Таня проскользнула за свой столик. Баб-Ягун, Ванька и Рита
Шито-Крыто, сидевшие вместе с ней, выглядели довольными. Сегодня по жребию им
выпала шоколадная скатерть, и они демонстративно морщили носы, пытаясь, кроме
шоколада, вытребовать у скатерти восьмой сорт мороженого в дополнение к тем
семи, которыми скатерть щедро делилась. С соседних столиков за ними завистливо
наблюдали «редечники» и «маннокашники».
«Винегретно-вафельники» и обладатели пончиковой скатерти
сохраняли нейтралитет.
– Эй, Танька, ты чего? Соображай, на какие скатерти
опаздывать! – весело закричал Баб-Ягун, уже оправившийся от конфуза с
неудачным подзеркаливанием. – И не покупайся, если хмыри с восьмого
столика булочки будут на обмен предлагать! Они их заговорили и теперь ищут,
кому спихнуть!
– Ум… Тузиков попробовал – у него щеки, как у хомяка
разнесло! Оно, конечно, удобно запасы хранить, но девушкам это не
нравится, – с набитым ртом добавила Рита Шито-Крыто.
Один Ванька ничего не сказал Тане, а только отрешенно
улыбнулся и пожелал приятного аппетита. Тане захотелось сунуть этого упрямца
носом в шоколад, а потом расцеловать, чтобы он больше не дулся, но вместо этого
она тоже вежливо улыбнулась и пожелала Ваньке «самого расчудесного аппетита и
замечательного пищеварения». Обменявшись колкостями, оба миролюбиво занялись
шоколадным тортом.
После обеда все разделились. Баб-Ягун умчался к
Семь-Пень-Дыру смотреть новый драконбольный каталог, который тому прислали с
Лысой Горы.
– Я ничего не куплю, вот увидишь! Только посмотрю одним
глазком! – сказал он Тане.
Таня Гроттер хмыкнула. Уже по тому, что Ягун ни с того ни с
сего стал давать обещания, она готова была поспорить: играющий комментатор
скупит добрую треть каталога, истратив все подаренные ему на Новый год дырки от
бублика. Недели же через три, когда придут все эти непрожигаемые мази,
огнеупорные насадки на пылесос, тренировочные реактивные мячи и ускоряющая
настойка из цикуты для добавления в русалочью чешую, – Ягун снова будет
бить себя кулаком в грудь, плеваться и клясться, что немедленно отправится на
Лысую Гору, найдет того, кто рассылает каталоги, и заставит его съесть всю эту
дребедень, заедая ее кусочками каталога.
Одновременно с Ягуном убежал и Ванька. Он отправился к
Тарараху проведать химеру, львиный рык и козлиное блеянье которой каждую ночь
ставили на уши весь Тибидохс. Циклопам, имевшим привычку дремать на часах,
спросонья мерещилось, что напала нежить. Они начинали бегать с секирами по школе,
перекрывая ведущие в подвал лестницы.
Химера, змеиный хвост у которой никак не желал заживать,
неплохо прижилась у Тарараха. Она уже загрызла вепря и едва не сожрала
Жар-птица, так что питекантропу пришлось посадить химеру в клетку. Тарарах был
этим недоволен. Он считал, что все магические существа должны жить на свободе.
К тому же, бросаясь на прутья клетки, химера наносила себя раны, которые
Тарараху приходилось залечивать.
Единственным, к кому химера относилась неплохо, был, как ни
странно, Ванька. Когда он входил в берлогу к Тарараху, берлогу, по запахам и
загроможденности давно превратившуюся в зверинец, химера переставала рычать. Ее
четыре глаза на расположенных одна за одной мордах – львиной и козлиной – не
отрывались от Ваньки все время, пока он оставался в берлоге. Если мощному
Тарараху, когда он делал химере перевязку, приходилось прибегать к помощи
циклопов, Ванька обходился один и без всякой помощи. Химера охотно пускала
гибкого худощавого подростка к себе в клетку и не бросалась на него, даже когда
он накладывал едкую мазь на ее раны.
Порой, когда химера начинала волноваться, Ваньке достаточно
было сосредоточиться и слегка рыкнуть, подражая ее голосу. Козлиная голова
сразу пугливо поджимала уши, а львиная щурилась и поглядывала на Ваньку с
уважением, как на своего.
– Ну ты того… не слишком геройствуй. Оно еще непонятно,
что у этой дылды в башке-то, в какое ухо ей дурь ударит… – с гордостью за
своего ученика басил Тарарах. – Оно, видать, в крови у тебя магия такая,
что звери запросто подпускают. В родне-то у тебя звероязыких магов не было?
– А кто его знает? Отец вот только на границе собак
тренировал, когда в армии служил. Потом даже когда пить стал, на четвереньках,
бывало, домой ползет – все равно ни одна собака не зарычит. А псы у нас в
городе ого-го! – скупо сказал Ванька и больше уже ни на какие вопросы
Тарараха не отвечал.
Он не любил говорить о своих родных, хотя довольно часто –
Таня это знала точно – посылал купидона разведать, как они там. Новости,
которые приносили крылатые младенцы, были чаще всего неутешительными. Порой,
выслушав очередного купидона, Ванька молчал по два дня. Он вообще был скрытным
и долго переживал обиду, в отличие от Баб-Ягуна, с которым можно было насмерть
поссориться и тотчас помириться раз пять за неделю.
– Ты того, брат, не грусти. Не злись на отца… Отцы, они
всякие бывают. У меня папаша вообще каннибалом был, покуда его самого ребята из
соседнего племени за здорово живешь не умяли. Время такое было. Чуть
зазеваешься, и – фьють! И дед каннибалом был, и прадед… – ободряюще сказал
питекантроп, положив тяжелую, как окорок, руку Ваньке на плечо.
– А ты был каннибалом? – спросил Ванька. Они с
Тарарахом давно были на «ты».
Тарарах передернулся.
– Нет, не по мне это. Не мог я, – решительно
сказал он.
– А ты пробовал?
– Было как-то с голодухи… Ешь, а куски поперек горла
встают. Думаешь: разве мать его для того родила и молоком своим выкормила, чтоб
он в котел общий попал? Нет уж, думаю, лучше уж с голоду околею, чем
человеческое мясо буду есть. Да вот не околел же. До весны кое-как перебились,
а там и дракон этот подвернулся, – с неохотой вспомнил питекантроп.
Таня тоже с удовольствием зашла бы посмотреть на химеру, но
ей не хотелось, чтобы Ванька решил, что она таскается за ним хвостом, как такса
Полтора Километра за тетей Нинелью на прогулке. Поэтому, вместо того чтобы
следовать за Ванькой, она свернула на Главную Лестницу, но не остановилась у
Жилого Этажа, а стала подниматься выше. Это произошло спонтанно, без долгих
размышлений. Тане захотелось подняться на чердак и, если позволит защитное
заклинание, пробраться на крышу, чтобы еще раз взглянуть на стрелку, что
указывала направление на Лысую Гору.
Бесконечные ступени прыгали у нее перед глазами, дыхание
сбивалось, и вскоре Таня уже жалела, что не полетела на контрабасе. Она была
уже высоко, когда внезапно услышала на лестнице голоса. Кто-то спускался ей
навстречу. По звучанию голосов Таня поняла, что это Сарданапал и Медузия.
