– А ты, Нарежный, я смотрю, завидуешь моему подходу, – хлестко продолжила вдруг Анна, сделав ударение на последние два слова. В голосе ее звучала откровенная насмешка. – Ничего, старшина, товарищ майор узнает, куда в Хатване пять мешков муки девались, он тебе устроит подход…
Смеха не могли сдержать ни Аникин, ни подчиненные Нарежного. Капустная физиономия старшины побагровела и сделалась похожей на кусок свежеразделанной говядины.
Теперь нужной подводы военфельдшеру точно не видать. Понимая это, она развернулась и быстрым шагом направилась прочь.
– Товарищ старшина! – окликнул Андрей, быстрым шагом подходя к Нарежному.
Тот выглядел, как грозовая багровая туча.
– Можно на два слова вас? – негромким голосом спросил Аникин.
– Чего вам, товарищ лейтенант?… – буркнул Нарежный, нехотя отступая за подводы.
– Товарищ старшина… – дипломатичнейше начал Андрей. – Бойцы есть хотят…
– Все есть хотят… – переключаясь на привычный тон, по-хозяйски ответил Нарежный. – Кухня только прибыла, мне еще командование треба покормить.
– Товарищ старшина, а не нужна вам упряжь? – вдруг, как бы между прочим, спросил Андрей.
– Какая упряжь? – насторожился Нарежный.
– Вы такой упряжи не видали. Новехонькая, из мягкой кожи… То ли пять, то ли шесть комплектов…
X
Мешок с уздечками и прочим наездническим скарбом Крапивницкий отыскал еще в Карцаге. По его рассказам, в конюшне нашел, «висит ничейное, я и взял». Как признался Крапивницкий, были там еще отличные седла, но тяжело было нести. «Ага, Крапива, знаю я твое – тяжело нести… – прозорливо отметил тогда Талатёнков. – Небось спер уздечки-то, и улепетывать пришлось. А с седлами бежать несподручно».
Так или иначе, но Крапива упрямо всюду таскал трофейную упряжь с собой. Именно ею и решил по-командирски распорядиться Аникин, памятуя об обещании Крапивы загладить вину за несогласованный «самоход» в Карциге.
Глазки старшины заблестели. Андрей сразу уловил, что Нарежный проглотил наживку. Теперь можно тянуть из него все необходимое.
– Ну, так как насчет упряжи? – с налетом безразличия переспросил Андрей. – А вы нам – ужин, вне очереди, да по первому классу…
– Договорились, товарищ лейтенант… – кивнул, облизнувшись, старшина. – Народ после заката потянется. А ты засылай своих оглоедов пораньше. Как солнышко начнет садиться. Будут вам щи и каша с мясцом. Настоящая – не какая-нибудь размазня
[4]
… И еще сала выдам на взвод… Хорошенький шмат я тут по случаю раздобыл…
– От це добре… – улыбнувшись, согласился Аникин. – И еще одна просьба… Михайло Петрович… телега нужна…
Рожа опять настороженно глянул на Андрея. Но теперь в его хитрющих глазках сквозили тревога и недоверие.
– На что вам телега? – спросил старшина. Ухмылочка расползлась по его губам. – А-а-а… – догадливо растянул Нарежный. – Перед этой стервой выкаблучиваешься? Зря стараешься, лейтенант. Там очередь треба с вечера занимать…
– Негоже про даму за глаза такие слова употреблять… – ледяным тоном отчеканил Аникин. Он был на голову выше старшины, но тот был коренаст и широк в плечах. Драться с командиром хозотделения в планы Андрея не входило, но спуску давать этой раскормленной Роже он тоже не собирался. Эту решимость чутко уловил и старшина.
– В любом случае, это не мои проблемы… – как бы идя на попятный, примирительно ответил Нарежный. Все-таки новая упряжь крепко засела у него в мозгу.
– Три моих раненых бойца отправки ждут… – так же примирительно пояснил Аникин.
– Понятно… – многозначительно откликнулся Нарежный. – Давай упряжь…
– Михайло Петрович… – успокаивающе ответил Аникин. – На закате бойцы за щами и кашей придут, и будет вам упряжь… А подводу сейчас надо.
Старшина, тяжело вздохнув, повернулся к бойцам, разгружавшим телегу:
– Вася, слышь…
– Да, товарищ старшина!.. – вытянулся во фронт один из бойцов – неказистый, щупленький, с темным калмыцким лицом.
– Бегом освобождайте подводу и поедете вот с лейтенантом Аникиным в санотделение. Раненых отвезешь. Понял?
– Понял, товарищ старшина!..
– Ну, так действуй, раз понял. Бегом действуй! А то, как сонные тетери, возитесь…
XI
Появление Аникина с ездовым на подводе произвело в санитарном отделении настоящий фурор.
– Вот, товарищ военфельдшер… – с долей смущения отрапортовал Андрей, ловко спрыгивая на землю. – Транспорт заказывали?…
Анюта ничего не ответила, почему-то покраснев. Но ее темно-зеленые глаза, в которых то и дело вспыхивали озорные искорки, светились такой благодарностью, что грудь Андрея наполнилась горячим теплом. Ни секунды не мешкая, он стал помогать санитарам в погрузке на телегу лежачих больных. Двое были в тяжелом состоянии, в том числе взводный пулеметчик Петро Пташинный. Осколок раздробил ему ключицу и, оставив рваную рану, вошел в грудь. Он бредил, то и дело теряя сознание. Грудь его тяжело поднималась и опадала, и было видно, как с каждым вдохом под аккуратно наложенным бинтом вздымалось что-то наподобие красного пузыря.
– Похоже, легкое пробито… – перехватив взгляд Аникина, отрешенным докторским голосом пояснила Анна. – Боюсь, не дотянет до медсанбата.
– Ничего, Петро – упертый мужик… – ободряюще произнес Юнусов. Он, морщась от боли и одновременно посмеиваясь, кое-как допрыгал до телеги на одной ноге. Несмотря на ранение, солдат был весел.
– Все, командир, отвоевались в штрафной. Теперь на искупление! – не сдержав радости, отрапортовал он. – Спасибо за все! И не поминайте лихом!
– Тебя попробуй помяни, да еще против ночи… – шутливо отмахнулся Андрей.
Нюня только рассмеялся в ответ. Он уже устроился поудобнее и всем своим существом выказывал нетерпение: скорей бы уже ехать туда, от передовой, к новой жизни.
Юнусов с Сандомира ходил в аникинском взводе в числе самых отпетых голов. Насчет этого у делопроизводителя о прошлых подвигах спрашивать ничего не надо было. Достаточно один раз в баню сходить. Весь в наколках – куполах и крестах. Богатая уголовная родословная Юнусова, или, как его звали товарищи по оружию и по прошлой жизни, Нюни, без лишних слов проявлялась и в его повадках, и принципах общения с рядовыми штрафниками, которые строились почти исключительно через трофейную колоду карт с порнографическими картинками и прочие азартные игры, и в патологическом, до костного мозга въевшемся непослушании перед начальством. Однако, когда дело касалось боя, этот временный боец проявлял редкостную неустрашимость и дерзость, на новый уровень переводя свою любимую игру в орлянку. Теперь выходило, что осколок, попав Юнусову в ногу, упал «орлом».
