– Что я должен сказать в ответ? – осведомился Егор. – Что и вы мне нравитесь тоже?
– По правилам хорошего тона – да, – засмеялся Ожогин. – Но для меня это необязательно. Я вполне удовлетворюсь подобным признанием, так сказать, в одностороннем порядке.
Поджарая секретарша принесла кофе, разлила по чашкам и торопливо вышла, держа спину так прямо, что казалось, под блузкой у нее привязана доска.
– Пейте, – пригласил Ожогин. – Не пожалеете.
Егор попробовал кофе, но допивать не стал и со стуком отставил чашку. Не за тем приехал, чтобы кофе распивать – так и должен был истолковать этот жест хозяин кабинета.
– Как вам? – спросил Ожогин, будто ничего не заметив. – Хорош? Это из горных районов, самое отборное зерно…
– Может, перейдем к делу? – спросил напрямую Егор.
– Торопитесь? Напрасно. Мы так мило беседовали. Я хотел показать вам свою коллекцию скульптур. Кстати, вон та статуэтка гладиатора сделана самим Церетели. Никогда не подумали бы, верно? Корифей больших форм – и вдруг способен на такое чудо. А вот тот бюст Наполеона я нашел в одном парижском антикварном магазине. Лежал в куче хлама, я едва узнал…
– Зачем вы меня пытали? – спросил Егор. – Почему сразу не встретились со мной и устроили эту идиотскую проверку с просмотром видеозаписи? Быть может, я не сбегал бы, будь все иначе.
– Согласен, – вздохнул Ожогин, с показной неохотой оставляя тему о скульптурах. – Был неверный посыл, извините. В нашей работе, к сожалению, случаются досадные недоразумения. Но теперь, я надеюсь, это в прошлом, и мы сможем все исправить.
– То есть вы готовы отпустить меня домой? – спросил Егор.
Вместо ответа Ожогин принялся неторопливо допивать кофе, скользя взглядом по своим скульптурам.
– Есть одно небольшое дело, – сказал он небрежным тоном. – Если вы согласитесь нам помочь, я думаю, все в вашей жизни очень быстро наладится.
– Терпеть не могу эти расплывчатые формулировки, на которые так горазды наши спецслужбы, – заметил Егор.
– Я тоже предпочитаю твердые категории, – согласился Ожогин. – Но вы же писатель, вы знаете, как изменчива канва жизни. Называть что-либо своим именем не всегда предпочтительно, порой лучше оставить некоторый зазор, знаете ли, чтобы детали легче ходили.
– Как в автомате Калашникова?
Ожогин улыбнулся:
– Забавное сравнение. Но вы поняли меня правильно. Не хотите больше кофе?
– Нет.
– Как знаете.
Ожогин поставил чашку и надавил кнопку вызова.
Явилась секретарша и унесла чашки. Взгляд ее неизменно был направлен в противоположную от Егора сторону, из чего тот заключил, что она получила на его счет четкие и весьма строгие инструкции.
– Скажите, – спросил Ожогин, – Чернышов вам предлагал работать на него?
– Естественно, предлагал, – сказал Егор сердитым тоном.
– И чем вы ответили?
– Естественно, согласием.
– Прекрасно, – кивнул Ожогин. – Не будем его разочаровать. Пускай думает, что вы верны ему.
– Как его в этом убедить? – спросил Егор.
– Просто. Вы сообщите ему то, что порекомендую вам я. Это будет почти точная информация, за исключением небольших деталей.
– Понятно, – кивнул Егор. – Теперь я хотел бы поговорить о том, что получу от сотрудничества с вами.
– А что обещал вам Чернышов? – спросил Ожогин.
– Защиту. Возможность пользоваться информационной базой своего ведомства, включая архивные документы. Как вы понимаете, для меня, как для писателя, это золотое дно. Обещание рационального использования моего дара.
– Все это я также могу обещать вам, – ответил Ожогин. – И даже больше.
– Что вы имеете в виду под «больше»? – спросил Егор.
Ожогин загадочно улыбнулся:
– Жизнь – очень сложная штука, Егор. И иногда в ней хочется попробовать чего-то такого, что не позволительно людям, ограниченным рамками морали или Уголовного кодекса. Так вот, если вам иногда захочется выйти за эти рамки, я могу вам обещать, что никакого наказания не последует.
– Хм, – усмехнулся Егор. – Такого Чернышов мне не предлагал…
– Вот видите! – сказал со значением Ожогин.
– И как далеко я смогу выйти за эти рамки? – поинтересовался Егор.
– Так далеко, как вам того захочется, – последовал немедленный ответ. – Вы только представьте, какие возможности перед вами откроются! Никаких ограничений, никакой ответственности, никакого страха. Вы сможете делать все, что захотите, – абсолютно все. И, согласитесь, если вы поделитесь этим с читателем, вас обожествят при жизни.
Егор помолчал, делая вид, что предложение Ожогина ввергло его в предмечтательное состояние и он уже мысленно набрасывает соблазнительный рисунок своих будущих безумств.
– Да, это интересно, – сказал он. – Это очень интересно.
– Welcome
[1]
, – сказал Ожогин, пригласительно разводя руками. – У нас не соскучишься.
Егор согласно покивал, оглядывая кабинет уже как бы по-новому, как тот, кто принимает сделанное ему предложение и начинает смотреть на мир глазами человека, который ему это предложение сделал.
– Итак, ваше слово, – сказал Ожогин.
– Я согласен, – сказал Егор. – Но и у меня есть некоторые условия.
– Слушаю вас.
– Не знаю, бывали ли вы под арестом, но нет ничего ужаснее, чем тюремная камера…
– Понимаю, – кивнул Ожогин. – Обещаю вам, что строгого надзора за вами не будет. Охрану я не сниму, уже извините, – по крайней мере, до конца нашей операции. Но вы сможете передвигаться свободно, и руки вам никто заламывать не будет.
– Также я хотел бы встретиться с Жанной. Только не говорите, что не знаете ее.
– Не скажу, – улыбнулся Ожогин. – Хорошо, вы получите такую возможность.
– И с профессором Никитиным.
Лицо хозяина кабинета затуманилось.
– К сожалению, – сказал он, – профессор плохо себя чувствует, и его поместили в больницу.
– Что с ним? – спросил Егор, ощутив мгновенное беспокойство.
– Ничего опасного, – ответил Ожогин. – Но он нуждается в медицинском уходе. Позже вы его обязательно увидите. Что-то еще?
– Да. Я хотел бы знать, в чем конкретно я участвую.
– Зачем вам это?
– Не хочется быть статистом в деле, которое будет осуществляться с моей прямой помощью.
– Неразумно, – покачал головой Ожогин. – На вашем месте я не стал бы обременять свое существование лишней информацией. Меньше знаешь – легче спишь; надеюсь, вы слышали эту поговорку?
