– Так и быть – дарю. Однажды у меня
одновременно закончились чай и кофе. Того и другого осталось по половине ложки.
Казалось бы, безнадега, но тут у меня в мыслях обнаружилось некое шевеление
гениальности. Описать невозможно, но все истинные гении меня поймут. В общем,
мамочка моя бабуся, я пораскинул мозгами, ссыпал все вместе, перемешал и у меня
получился отличный чаекоф!
– Да, ты у нас известный Чай Кофыч
Чифирькин, – согласилась Таня, которой хотелось говорить о ратной магии… –
Ты в курсе, что все атакующие заклинания сильнее фронтиса запрещены?
– Ясный перец! – жизнерадостно согласился
Ягун. – И это лично мне нравится больше всего. Никогда бы не подумал, что
наш мирный Сарданапал владеет чем-либо, кроме секрета быстрого приготовления
сосисок путем щекотания ноздрей дракона облысевшим веником!..
Случайно бросив взгляд на стол Ягуна, Таня
обнаружила конверт со знакомым штампом купидоньей почты в форме пробитого
стрелой сердца. Этот значок Ягун насмешливо называл «сердцем курильщика». Адрес
на конверте был надписан почерком Ваньки. Конверт вызвал у Тани ревнивый осадок
– ей Ванька писал последний раз неделю назад.
– Как он там? Что нового? – спросила
Таня.
Должно быть, в голосе у нее невольно
проскользнула обида, потому что в волосах она ощутила легкое вопросительное
щекотание.
– Перестань! – сердито сказала она Ягуну.
– Да не дуйся ты! Чего тут непонятного? Тебе
Ванька не написал, потому что постоянно в дороге. Устает как собака. На большое
и подробное письмо у него нет времени. Мне же пару строк черкнул и ладно. Я же
от него всяких глубинных чувствований не требую.
– А я что, требую? Да я у него вообще ничего
не требую!!! – вознегодовала Таня.
Ягун лягнул ногой диван.
– Тьфу ты! Опять не то сказал! Проще
разговаривать с дюжиной глухих, чем с одной внешне нормальной девушкой!
– Почему это?
– Вы все покусаны взбесившимся испорченным
телефоном! Что девушке ни скажешь, она или не то поймет, или не то услышит, или
не то ответит! Да все в порядке с твоим Ванькой! Любит он тебя!
– Это он тебе сказал, что любит? –
уточнила Таня.
– Опять двадцать пять! Да не говорим мы с ним
об этом! Любовь – вообще не мужская тема. Мы говорим о любви, только когда тема
о пылесосах совсем иссякнет. Но в моем случае она иссякнуть не может, –
заверил ее Ягун.
– Откуда же ты знаешь, что он любит, если вы
говорите только о пылесосах? – язвительно спросила Таня.
Ягун шагнул к ней и взял ее за горло.
– Ну все, Гроттер! После знакомства с тобой
выражение «Нет ума – считай калека» я воспринимаю исключительно в медицинском
смысле! Мое терпение иссякло! Не перестанешь ехидничать и обижать Ваньку, я
удушу тебя, как слон моську! – предупредил он.
– Разве он ее удушил? – прохрипела Таня.
– Да. Хоботом. А потом еще чуток на ней
попрыгал. Но об этом басня умалчивает, потому что началось это сразу после
морали! Ну что, перестаешь ехидничать?
Не имея возможности сказать, Таня покорно
кивнула, и Ягун отпустил ее.
– Что пишет Ванька? Еще не нашел многоглазку
? – спросила Таня, растирая шею.
Играющий комментатор мотнул головой. Вот уже
месяц, как Ванька скитался, отыскивая многоглазку подземную . Уникальность многоглазки
состояла не только в ее способности вновь возжигать пламя в угасших драконах,
но и в том, что на всей территории России существовало всего одно такое
растение.
Единственное описание многоглазки затерялось в
средневековом лечебнике мага Аббакума Вытянутого. Лекарь утверждал, что
отыскать многоглазку в сотни раз сложнее, чем цветы папоротника. Многоглазка
подземная показывается исключительно ночами, боясь лучей солнца. При свете луны
она выбрасывает сотню невзрачных колокольчиков, которые, дрожа, пьют лунный свет.
Едва горизонт начинает светлеть, многоглазка втягивается в землю и на другую
ночь появляется в другом месте, часто за сотни километров от вчерашнего. И так
каждый день. Зима или лето – ей безразлично. Холодов и снега она не боится.
Лишившийся не так давно своего пылесоса,
Ванька гонялся за многоглазкой на одном из старых пылесосов Ягуна, но она пока
успешно ускользала.
Таня с нежностью думала о нем. Ванька есть
Ванька. То сиднем сидит у себя в глуши, то вдруг сорвется – ничем не
остановишь. В тайгу так в тайгу, голодать так голодать, спать на земле – так
спать на земле. И делается это без ложного героизма, с сознанием того, что все
происходящее послано свыше и так должно быть.
Глубинной, внутренней, неспешной силы у Ваньки
всегда было гораздо больше, чем у Бейбарсова или Ягуна. Таня постоянно ощущала
в Ваньке ровный огонь – внешне неброский, почти незаметный, без искр, без
внезапных сполохов, без дыма красивых слов.
Нужно было драться на дуэли с Пуппером –
дрался, хотя и попал в Дубодам. Сказал, что не останется в аспирантуре – не
остался. Даже Глебу он всегда спокойно бросал вызов, хотя их магические силы
были несопоставимы. Громадные, направленные на авантюры и разрушение силы
Бейбарсова – силы некромагии и смерти, и скромные, но созидательные и исцеляющие
силы Ваньки.
Нет, все-таки она сделала правильный выбор,
хотя сердце порой и гложет… Любовь – это аскеза, нежность и жертва. Все прочее
любовью не является и лишь пакуется с ней в один пакетик для опошления торговой
марки. Как жаль, что Бейбарсов никогда не мог этого понять…
Таня очнулась, только когда Ягун замахал перед
ее глазами ладонью.
– Эй! Ау! Которые в астрале: как слышите меня?
Прием!
– Чего тебе? – спросила Таня недовольно.
– О чем ты сейчас думала? Смотришь в стену, а
я до тебя целую минуту доораться не могу! Пытаюсь подзеркалить – стена
стеклянная. Лазеек нету… Ну все, брысь! Я сейчас комбинезон примерять буду!
Когда Таня уходила из комнаты Ягуна, играющий
комментатор был уже занят рассматриванием внутренней бирки на новом
драконбольном комбинезоне, на сей раз выписанном из Штатов и доставленном
только вчера.
– Обожаю американские инструкции! Если
продают, положим, волшебную палочку, то обязательно нарисуют на ней значок, что
несъедобно и в ухо совать тоже нельзя. А то вдруг какой-нибудь умник в ухо
засунет, а потом в суд подаст, что не предупредили, – бухтел он.
* * *
Декабрь только начался. Природа все никак не
могла определиться, зима сейчас или поздняя осень, и потому стояло что-то
довольно размытое, промозглое и серое.
