Всякому первокурснику Тибидохса, с грехом
пополам одолевшему второй семестр, известно, что сфинксы бывают трех основных
разновидностей: египетские, греческие и ассирийские.
Египетские сфинксы – мрачные существа с
головой человека и телом льва или собаки. Это сфинксы-часовые. Их назначение –
оберегать вверенные тайны.
Греческие сфинксы чем-то смахивают на
египетских, но у них женская грудь и кожистые крылья. Быть может, потому, что
там, где у египетских сфинксов трагизм, у этих – мелодрама. Греческие сфинксы
упорно загадывают путникам всегда одну и ту же загадку и убивают всегда
вынужденно, с сожалением роняя пару слезинок на тело того, кто в детстве не
читал мифов.
И, наконец, совсем особняком стоят
сфинксы-ассирийцы – суровые и молчаливые сфинксы с твердой, прямой, точно
зачехленной бородой и мощными передними лапами. В чем высшее назначение
ассирийского сфинкса, доподлинно не известно никому.
Этот сфинкс по всем признакам был
«ассирийцем». Плоские глаза сфинкса смотрели на Таню с мудрой скукой. В них
прочитывались ум и бесконечное презрение ко всему живому, слабому и трепетному.
Это был ум пустой, несозидательный и перечеркивающий. Ум, никого не любящий и
замкнутый на себе. Ум, не считающий себя злом, но настолько вытеснивший из себя
всякое добро, что ничем иным он попросту не мог быть.
На краткий миг сознание Тани и сознание
сфинкса соприкоснулись. Тане почудилось, будто искра ее «Я» провалилась в озеро
с бесконечно темной, тягучей, липкой жижей и едва не погасла в нем.
Медлительный и необъяснимый животный ужас
парализовал Таню. Это был смертный и немой ужас рыбы, попавшей в ультразвуковую
волну атакующего дельфина. Ужас мыши, завороженной движением змеи. Тане
казалось, что даже если она просто пошевелит пальцем, произойдет нечто ужасное.
Феофил Гроттер что-то пробурчал и выпустил
несколько ярких искр. Одна из них ударила в дверь, которую Таня неосторожно
прикрыла за собой. В проход хлынул свет. Сознание сфинкса с неудовольствием
отпрянуло. Нет, света сфинкс не боялся, но было заметно, что тьма устраивает
его значительно больше.
Сфинкс поднялся и, потянувшись на передние
лапы, как пес, ухмыльнулся Тане мертвенным и узким ртом.
Таня все никак не могла оторвать взгляда от
его лица, прилипнув к нему, точно к раскаленной сковороде. Странное было лицо у
этого сфинкса. Сомнительно, что ассирийское, если забыть о бороде. Подбородок
бабий, слабый, оплывший. Брови густые. Веки припухшие. Щечки дрябленькие,
румянившиеся пятнами. Рот рыбий, тонкий, но выразительный. Веки тяжелые, точно
сизой кровью налитые.
Голос у сфинкса был жирным, точно смазанным
салом, но одновременно бархатным и вкрадчивым. Казалось, он пробирается в
сознание, как сколький блестящий змей в стеклянную нору.
– Подойди, маленькая Гроттер, второе лицо
Чумы-дель-Торт! Я знал, что ты придешь! Тебе не надоело тянуться к свету, когда
вся ты опутана тьмой? Кого ты обманываешь? Подойди ко мне, и тьма примет тебя!
Ты рождена, чтобы пить мрак и дышать мраком!
Таня попятилась, оценив справедливость фразы
Тарараха, что «ежели бы кто поумнее был, он бы сюда не совался». И зачем она
давила на беднягу питекантропа? Так ли нужна была ей эта действительно страшная
и неприятная тайна? Ее намерение покинуть тесную комнату за низкой дверью не
осталось для сфинкса незамеченным.
– Ты куда, дочь, внучка и правнучка
ведьмы? – вежливо удивился сфинкс. – Оставайся со мной! Поверь, я дам
тебе гораздо больше, чем любой увечный свет. Подумай сама, чем занимается свет?
Вечно требует у всех самоограничения, жертв, мук! Я же дам тебе все, сразу и
совершенно бескорыстно! Самые преданные слуги мрака получаются обычно из
светлых магов.
– Почему? – спросила Таня с испугом.
– Ну как почему? Все просто. Темным магам
доверять нельзя. Они нравственно увечны и предают все, к чему прикоснутся. От
изменников дурно пахнет. Их можно использовать, но нужно постоянно быть начеку…
Не так ли? А теперь подойди ко мне! Ну!
Завороженная медоточивым звучанием голоса,
Таня неосознанно потянулась к сфинксу, с восторгом глядя в его пустые глаза, но
другая, неопутанная часть ее души рванулась назад, предупреждая об опасности.
Тане захотелось крикнуть, позвать Тарараха, но она подумала, что это
бесполезно. Питекантроп ничего не сделает. Сражаться надо самой.
На секунду все повисло на волоске, но потом
здоровая, осторожная часть личности постепенно, медленно, болезненно начала
перевешивать. Таня сделала еще один маленький, едва заметный шаг назад.
– СТОЯТЬ, Я СКАЗАЛ! СТОЯТЬ! – в ярости
взревел сфинкс.
Он понял, что проиграл. Вся вкрадчивость
слетела с него как шелуха. Человеческое лицо, столь странно прилепленное к
звериному телу, исказилось.
Уже не скрываясь, Таня бросилась к двери. Она
не уловила мгновения, когда сфинкс прыгнул. Лишь увидела, как грязно-желтое, с
клочьями шерсти брюхо распласталось над ней в воздухе. Поняв, что не успевает
выбежать и захлопнуть за собой дверь, Таня машинально выбросила вперед руки,
чтобы хоть так защититься от разъяренного человекозверя. Попутно она пыталась вспомнить
что-нибудь из недавних заклинаний ратной магии, понимая уже, что так быстро
ничего в памяти не нашарит. Казалось, сфинкс неминуемо должен был сбить ее с
ног, лапами сломать позвоночник, сорвать с плеч голову, но ничего этого не
произошло.
Всего десяток сантиметров разделял их, когда
между сфинксом и Таней выросла незримая стена. Ударившись о нее, сфинкс сполз
вниз, нанося резкие удары лапами и тщетно пытаясь разодрать преграду когтями.
Из угла синих губ струйкой текла слюна.
«Вот почему он хотел, чтобы я подошла сама!
Знал, что самому ему меня не достать!» – поняла Таня.
Сфинкс остыл так же внезапно, как и вспылил.
Перестав раздирать когтями неведомую преграду, он лениво потянулся и
хладнокровно разлегся в клетке.
– Ты все равно придешь ко мне, маленькая
Гроттер! – сказал он, продемонстрировав в зевке крупные синеватые зубы.
Выскочив, Таня захлопнула за собой дверь,
поспешно задвинула засов и, внезапно обессилев, опустилась на пол. В груди
защемило, и она смогла сделать вдох лишь тогда, когда перед глазами все
потемнело.
Услышав щелчок засова, Тарарах, лежавший в
обнимку с окороком, пробормотал окороку нежное: «Подожди меня!» и повернулся к
Тане. Едва увидев ее лицо, питекантроп перестал валять дурака. Он сорвался с
места, подбежал к ней, присел на корточки. На его лице медленно, точно
проявляясь на фотобумаге, проступали гнев и жалость.
– Ах, дурак я, дурак! Бить меня надо, да
некому! – крикнул он смешным, нелепым, совсем не своим голосом, отодвинул
засов и, размахивая руками, метнулся за низкую дверь.
Таня слышала, как там, внутри, Тарарах орет на
сфинкса и даже, кажется, чем-то в него швыряет.
