– А что сфинкс загадал? Вы знаете? –
шепотом спросила Таня.
– Разумеется, нет.
– Но ответ ищут?
Академик снял очки. Таня увидела, что белки
глаз у него в бесконечных красных прожилках, и пожалела, что не может отозвать
назад свой идиотский вопрос.
– Ловко придумано! Какой бы ответ мы ни дали,
сфинкс заявит, что он неверный, – сказала Таня, с ненавистью вспоминая
вкрадчивый голос Мегара.
Академик закрыл глаза и кончиками пальцев стал
осторожно массировать веки.
– Я много думал об этом. Нет, не все так
просто. Договор такого уровня со стороны сфинкса не мог быть лживым до конца.
Он лжив на девяносто девять процентов, но, не будь в нем хотя бы капли
искаженной правды, он не мог бы быть заключен. Правда – это тот цемент, на
котором держится любая ложь, ибо сама по себе ложь есть ничто. Ноль.
– То есть ответ все же существует? – спросила
Таня.
– Разумеется. Но он может, по сути, быть каким
угодно. Любым словом, предметом, человеком, поступком… Мы даже примерно не
представляем, в какой области искать. Мегар мог задумать как носовой платок
Древнира, так и все мироздание в целом.
– Но ведь это безвыходная ситуация!
– Безвыходных ситуаций не существует. Выход
есть всегда. Когда же его нет, остаются вера и надежда, которые сами и творят
выход, – уверенно сказал Сарданапал.
Грустное лицо академика всплеснуло радостной,
детской улыбкой.
– Знаешь, Таня, когда я почувствовал тебя как
личность, полюбил и стал уважать? Даже не тогда, когда понял, что ты дочь
Леопольда и Софии. Само по себе это мало о чем говорило. Строго между нами, у
магов крайне редко бывают удачные дети.
– М-м-м… Когда мы с Ягуном и Ванькой ночами
бродили по Тибидохсу? – предположила Таня.
Академик тихо засмеялся.
– Думаешь, другие не бродят? Тут только ходи
по этажам и отлавливай! Да мы для того и запрещаем, чтобы бродили.
– Когда была вся эта история со значками
Шурасика «DD» и Талисманом Четырех Стихий? – продолжала гадать Таня.
– Нет, раньше. Помнишь, чуть ли не в первый
месяц твоего пребывания здесь ты подошла к Жикину и сразу, не разговаривая,
дала ему в нос? Зачем ты это сделала? – вдруг спросил академик.
Таня напрягла память. Она почти забыла об этом
случае. Жика никогда не отличался внутренним благородством, зато нос берег
всегда.
– Точно не помню.
– Но все же?
– Кажется, что-то совсем детское… А, да! Жорик
разучил пластилиновое заклинание, бегал и залепливал девчонкам волосы! Вот! Ну
я и влезла.
– Но можно же было попросить его этого не
делать? Словами попросить?
– Он бы словами не понял, а с магией у меня
тогда были напряги… Первый месяц все-таки, – сказала Таня.
– А если постараться? Подобрать самые
убедительные слова. Объяснить, что это неприятно, что пластилин из волос не
вынимается и так далее? – точно наводя ее на некую мысль, настаивал
академик.
Таня попыталась честно вспомнить, что она
тогда испытывала.
– Жика все равно бы не понял. И хорошими
словами, и плохими. Слова для него изначально не аргумент. Когда я давала ему в
нос, я просто сразу перешагнула через несколько ступенек, зная, что лестница
все равно туда приведет. Такие, как Жорик, понимают слово «нельзя» только после
третьего удара головой о тумбочку! – неуверенно сказала она.
Брови Сарданапала, сгущавшиеся ближе к
переносице в две ершистые, взлетавшие ко лбу стрелки, удовлетворенно поднялись
вверх.
– То есть ты подумала нечто в духе: «Человек
должен управляться не страхом, но нравственным законом. Проблема в том, что
нравственный закон понятен не всякому. Кому-то яснее закон прямого физического
воздействия», – подсказал он.
– Э-э… Ну да, – сомневаясь, проблеяла
Таня.
Она совсем не была уверена, что в случае с
Жикиным рассуждала так сложно. Максимум, что было у нее тогда за
плечами, – школа постоянного общения с Пипой, личность которой, как
известно, развивалась скачками. Вначале негативные черты характера, а затем со
скоростью муравья, который ползет на телеграфный столб, хорошие. Вот только, к
сожалению, «дурневский» этап Таниной жизни приходился на первый период.
– Как бы там ни было, Таня, тогда, после этой
драки, я очень ясно ощутил тебя внутренне. У каждого свой характер, как и своя
степень воли. У кого-то это высокий десантный ботинок. У кого-то туфелька на
каблучке. У кого-то дохлая гусеница, перепутавшая яблоко с лимоном.
– А у меня что? Ботинок или гусеница? –
заинтересовалась Таня, сразу отсеявшая другие варианты.
Версия с «туфелькой на каблучке» отпала сразу.
Таня отлично понимала, что дежурной женственности у нее нет, и едва ли
когда-нибудь будет.
– Ни то, ни другое. Ты внутренне неуверенная.
Мятущаяся. Слабая. Скорее интуитивная, чем умная, но с сильной внешней волей.
Ты как орех. Снаружи твердая, а внутри мякоть. Ты это знаешь, но скрываешь. Ты
потому и несешься так быстро вперед, что страшишься передумать. Отсюда и все
твои колебания. Грань между «да» и «нет» для тебя порой такая тонкая, что ты
предпочитаешь, чтобы решения принимались за тебя кем-то другим, –
осторожно нашаривая слова, произнес академик.
– Ничего себе характеристика с сибирского
зимовья хомячков! – буркнула Таня.
– Я такой тебя и запомнил тогда, когда увидел
рядом с вопящим Жикиным. Маленькая, встрепанная девчонка, похожая на
задиристого воробья, искупавшегося в луже. Слабая, но готовая отстаивать свои
детские, а может, и не такие уж детские взгляды…
Таня видела, что академик растроган, и сама
немного растрогалась. С другой стороны, ее теперешняя взрослость не только
помогала ей, но и мешала. Например, она замечала, что, привыкнув общаться с
младшекурсниками, Сарданапал порой перебарщивал с пафосом.
– А теперь, девочка со взглядами, которая
снова влезла в чужую и страшную тайну, у меня к тебе поручение! Твой контрабас
еще летает? – спросил академик.
– Немного, – отвечала Таня.
Ягге предупредительно коснулась руки
Сарданапала и скосила взгляд на дверь. Академик кивнул и, выпустив искру,
произнес заклинание против подслушивания.
– Вот и чудно! Раз летает – собирайся в
дорогу! Существует один старинный способ узнать истину. Я не уверен, что он
сработает, но вреда не будет точно. Ты должна встретить четырех примерно равных
тебе по возрасту магов, не знающих ничего о сфинксе и отсутствовавших все эти
дни в Тибидохсе, и, ничего им не объясняя, всем задать один вопрос.
– Какой?
