Готовиться к полету Таня начала с вечера.
Собрала рюкзак. На случай непредвиденной ночевки подвязала снаружи
туристический коврик. Покрутила в руках тугой кокон спальника, соображая, стоит
ли его проветрить или сойдет и так. Поторговалась с ленью, великодушно
позволила ей убедить себя и решила, что сойдет. Приготовила термос, чтобы утром
залить в него горячий кофе. На случай внезапного голода закинула в рюкзак
одноразовую скатерть-самобранку в целлофановой упаковке. По целлофану
золотистыми гнутыми жуками ползали буквы, меняясь местами и всякий раз складываясь
в новое меню.
Эта скатерть валялась у Тани уже года полтора.
Пипа, вечно страдавшая от сознания, что денег у нее все равно больше, чем она
способна истратить, купила ее где-то на распродаже и великодушно подарила Тане,
руководствуясь увечным принципом, что лучше подарить ненужную вещь другу, чем
облагодетельствовать помойку.
Дверь распахнулась и ударилась о стену, едва
не рассыпав оказавшийся между ней и стеной скелет Дырь Тонианно. На пороге
вырос запыхавшийся Ягун. Он быстро огляделся и, бросившись на живот, резво как
таракан заполз под бывшую кровать Гробыни. Едва Ягун скрылся, как в комнату
влетела одна из парадных секир Пельменника. Застыла. Сослепу качнулась к Тане,
но поняв, что обозналась, принялась с разгону бодать кровать.
Таня была не так богата, чтобы позволять
крушить мебель. Она выпустила искру. Звякнув, секира тяжело завалилась набок.
– Уф! А я уж было испугался! Вообрази, она
меня чуть не прикончила! Гнала из самой Башни Привидений! Я захлопываю двери, а
она их в щепки прорубает! И откуда столько злобы, а? – раздался голос
из-под кровати.
– Может, ее кто-то заговорил? –
предположила Таня.
Под кроватью засопели. Секира, из которой
магия выходила постепенно, еще подпрыгивала, и вылезать играющий комментатор
пока не отваживался.
– Само собой. Я же и заговорил, –
признался Ягун.
– Зачем?
– Да так. Доказывал Лотковой, что она не права
и я ее люблю.
– И что, доказал?
Ягун хихикнул.
– Не знаю. Не было времени спросить – пришлось
удирать. Может, Лотковой уже и в живых нету. Посмотри, крови нет? Волос там
прилипших? Посмотрела?
Таня испуганно метнулась к секире.
– Да ладно, шучу. Секира была только на меня
заговорена. Тебя же она не тронула! Я, понимаешь, совсем забыл, что заклинание
преследования одностороннее. Что сам наложил, сам уже не снимешь. Я пускаю
искры, а она знай себе летит… А-аапч!
Чихнув, Ягун стукнулся о кровать затылком и
ойкнул.
– Знаешь что, наступи на нее на всякий случай.
Я, пожалуй, вылезу, а то у тебя тут как-то пыльно, неуютно! – попросил он.
Таня наступила. Секира уже почти не
вздрагивала.
– Ягун! В двадцать лет не заговаривают секиры!
У тебя явная задержка в развитии!
– А во сколько заговаривают?.. В двенадцать? В
пятнадцать? Должен же я знать, на сколько лет я, бедный, отстаю от
среднестатистического мага Феди Дудкина, который до восемнадцати лет пуляется в
кого не лень фронтисами , а в восемнадцать берется за ум и становится примерным
налогоплательщиком. А вообще, конечно, лечиЦЦа, лечиЦЦа и еще раз лечиЦЦа! И
Лоткова то же самое говорит, и бабуся! Прямо хор шизофреников имени Кащенко!
– Ягун, не обижайся, но ты действительно
ведешь себя как больной на голову! – грустно признала Таня.
Ягун наконец выбрался из-под кровати и теперь
энергично отряхивался.
– Протестую, я не больной на голову. Но
однажды я слишком удачно притворился, и роль меня затянула. А вообще, Танюха, я
так думаю, что каждый день должен содержать хотя бы один безумный поступок. Или
хотя бы просто поступок. Или внутреннее открытие. Или просто что-то яркое. Если
день прошел без ничего – считай, что ты просто прожевал его с кашей.
– Например, немного поулепетывать от секиры –
чем не поступок? – подсказала Таня.
– Секира – это частность. Мелкая заплатка
глупости на пурпурном плаще моей мудрости! – сказал Ягун и тут же, не
теряя времени, споткнулся о стоящий посреди комнаты рюкзак.
– О, что я вижу! Улетаем! Надолго?
– На несколько дней.
– Куда?
– Не могу сказать… Это не моя тайна, –
сказала Таня.
Ягун равнодушно дернул плечом.
– Ну тайна так тайна! Что я могу сказать?
Последнее время все в Тибидохсе такие секретные ходят, что прямо хоть из
комнаты не выходи. Ненароком наступишь на чью-нибудь тайну, потом подошву не
ототрешь.
– Ягун! Ты обиделся!
Играющий комментатор не стал это оспаривать.
– Слегка. Минут так на пятнадцать с хвостиком.
Не заморачивайся! Если пристреливать десятилетнюю дружбу из-за всякой мелкой
обидки, в пять минут останешься и без друзей, и без патронов!
Ягун решительно поднял Танин рюкзак и
переставил его ближе к окну, чтобы завтра ей было удобнее вылетать.
– С таким рюкзаком и камень на шею не нужен.
Поосторожнее над океаном! Или лучше прицепи его заклинанием, и пусть летит за
контрабасом! – посоветовал он.
Таня пообещала. Она была рада, что Ягун
перестал дуться.
– Да, кстати, мой тебе совет! Если будет
возможность, заскочи к Валялкину! Я тут вздремнул после обеда полчасика и вдруг
ни с того ни с сего его увидел. А я же все-таки телепат. Я пытался связаться с
ним потом, но все как обычно. Некая зомбированная хмыриха пояснила, что
«абонент выключен или находится вне действия магии»! – неожиданно
нахмурившись, сказал внук Ягге.
– А каким ты его видел? Что он делал?
Разговаривал с тобой? – жадно спросила Таня.
– Не особо. Ему было не до разговоров. Мне
снилось, он увязает не то в болоте, не то в песке, а кто-то – кого я не вижу –
хохочет и тянет его снизу. Но самое интересное, что Ванька не жаловался. Лицо у
него во сне было такое, знаешь, упрямое.
– Его всегда от упрямства зашкаливало! –
сказала Таня.
Ягуну казалось иначе.
– Не от упрямства. Он видит свой путь и идет
по нему. Тебе бы гораздо меньше нравилось, если бы он был дворняжкой, бегущей
за всяким прохожим, который не поленится цокнуть языком. Кстати, лови начало
сна!
Ягун зажмурился, и Таня увидела Ваньку. Да,
это точно был он. Угловатый, в свитере ручной вязки. Болтавшиеся длинные руки
образовали с плечом острый угол. Густые волосы торчали как попало, будто Ванька
приютил в них на ночь стайку взбалмошных воробьев. Память дохнула на Таню
бесконечно родным и надежным.
