«Что это они? Ага! Многоглазка усиливает пламя
в угасших драконах. Но Гоярын-то еще не угасший, а его великовозрастные сыновья
тем более!» – озадачился Ванька.
Правда, сразу ему пришло на ум, что дракон
угасающий и дракон мерзнущий – явления сходного порядка. Где Гоярыну и его сыновьям
было искать тепло в эти лютые морозы, как не у многоглазки ?
Тангро, благодаря которому Ванька и оказался
здесь, носился над многоглазкой , радостно купаясь в ее сиянии. Поначалу Ванька
опасался, что Тангро попытается устроить дебош и превратить мирное «заседание»
семи драконородственников в гладиаторские бои на приз имени того, кто выживет,
но теперь страх ушел. Ванька видел, что лучи многоглазки наполняют драконов
несвойственным им миролюбием.
Ванька протянул руку, но сразу отдернул ее,
поняв, что не сможет прикоснуться к трепетной красоте, не повредив ей. Нет!
Цветы он возьмет позднее, когда стебель будет втягиваться в землю и бутоны
начнут осыпаться. Именно так описывал это в своем лечебнике Аббакум Вытянутый.
Кстати, прозвище «Вытянутый» Аббакум получил при обстоятельствах крайне
печальных. Перепутав долгую гласную «а» с краткой в заклинании «Ламос козюбрас»
, Аббакум вытянулся на 1452 метра и, став тоньше волоса, отбыл из физического
мира.
Ванька забрался на горячую спину Гоярына. Лег
на живот, подложил под подбородок руки и стал смотреть на многоглазку . Снег
падал большими хлопьями, оседавшими на спине у Ваньки и таявшими на драконьей
чешуе. Куртка быстро пропиталась водой, которая при всякой попытке привстать
начинала быстро покрываться ледяной коркой.
«Сказать кому, так не поверят! –
размышлял Ванька, сковыривая с себя наледь. – Я наполовину мерзну,
наполовину поджариваюсь заживо!»
Над многоглазкой , там, где исходившие от нее
лучи превращали падающий снег в пар, образовался ледяной купол. Из-под
прозрачного купола струями бил свет, отблескивающий в глазах драконов и
терявшийся в седых еловых вершинах.
Ванька лежал на шее Гоярына, смотрел на многоглазку
и думал, что каждый час жизни – даже самый скучный внешне, вроде ожидания
автобуса серым дождливым вечером – посылается для чего-то определенного. Для
некоего внутреннего открытия, безумно важного для всего последующего. В жизни
нет неважных моментов и скучных кусков, но есть куски запоротые или
недопонятые.
* * *
Ближе к рассвету Ванька бережно собрал
осыпавшиеся цветы многоглазки в стеклянный пузырек с широким горлышком. Цветы
не высохли, но отвердели и походили на прозрачные светящиеся жемчужины.
Стебель скользнул в землю, вспыхнул и исчез.
Судьба цветов взволновала его мало. Спрятав пузырек в карман, Ванька выпрямился
и почувствовал, что на него устремлено множество глаз. Гоярын и шесть его
сыновей смотрели на него и чего-то ждали. Ждал и Тангро, за ночь успевший
примкнуть к стае. Дважды он ненадолго присаживался на шею Гоярыну, и тот, хотя
и не проявлял большой радости, не выражал и заметного раздражения.
В выпуклых глазах драконов Ванька прочитывал
странную, почти собачью преданность. Так смотрят уличные псы, когда
сердобольная старушка выносит им еду.
Удивленный Ванька потер лоб. С чего бы это? В
привязанности Тангро он не сомневался. Привязанность Гоярына тоже при желании
можно было объяснить. Ванька провел в его тибидохском ангаре не меньше времени,
чем в своей собственной комнате. Но вот сыновья Гоярына! Эти анархически
настроенные «аля-улюки», как характеризовал их Тарарах, даже к Соловью О.
Разбойнику относились скорее как к разбойнику, чем как к соловью.
– Эй! – крикнул Ванька. – Чего вы
такие тихие? Замерзли?
Точно для того, чтобы его разуверить, Дымный
засопел, выпустив клуб пара. Искристый ответил брату недовольным
тысячеградусным плевком, попавшим по утренней неточности в Ртутного. Ртутный
расстроился, что его, сироту казанскую, незаслуженно обидели, и ударил хвостом,
но отчего-то не Искристого, а Стремительного. Стремительный захлопал крыльями,
как страдающий от блох молодой петух, и укусил Пепельного. Пепельный никого не
укусил, но повернулся спиной и, с кроличьей резвостью ударив задними лапами,
забросал всех снегом. После чего отскочил и, насмешливо свесив набок морду,
вывалил раздвоенный язык.
Ванька от удивления сел в сугроб. Такую
«собачью» технику у драконов он встречал впервые. Хотя Пепельный и раньше
выделялся среди детей Гоярына парадоксальностью своего мышления. Те были
заурядные дуболомы, Пепельный же был в драконьем смысле почти поэт.
Среди прочих снег попал и на папу-Гоярына.
Папа-Гоярын заревел, как корабельная сирена, вскинул морду и, успокаивая
молодняк, выпустил в небо длинную, расширяющуюся струю пламени. «Аля-улюки»
притихли, но не раньше, чем немного попинали Пепельного хвостами и чуток
прожарили его пламенем.
– Эй-эй! Хватит! А ну прекращайте! –
заорал Ванька, ласточкой ныряя в сугроб, чтобы не попасть под случайную струю
огня.
Услышав его голос, все драконы, включая
Тангро, вновь преданно уставились на Ваньку, всем своим видом демонстрируя, что
готовы следовать за ним хоть на край света. Проследив направление их взглядов,
Ванька увидел, что они устремлены ему на грудь – на карман, куда он недавно
спрятал пузырек с осыпавшимися цветами многоглазки .
– Все с вами ясно! Пока у меня многоглазка, вы
от меня не отстанете! Ведь так? Что ж, тем лучше! Полетели-ка в Тибидохс! Там
вас ожидает ртуть! – сказал Ванька вслух.
Услышав знакомое слово, драконы нетерпеливо
захлопали крыльями.
Ванька сел на пылесос и попытался взлететь.
Раз за разом он старательно произносил Тикалус плетутс . Кольцо послушно
выстреливало искру. Пылесос вздрагивал, поднимался на метр-два и… вновь
обрушивался в сугроб. Наконец Ванька догадался открутить крышку и заглянул в
бак. Так и есть! За ночь, проведенную на морозе, «горюче-смазочный» бульон
превратился в большой кусок льда со вмерзшими селедочными головами.
– Иди сюда! Поработаешь переносным
огнеметом! – крикнул Ванька, свистом приманивая Тангро.
Растопив с помощью переносного огнемета по
имени Тангро вонючую смесь, Ванька стал накручивать на пылесос крышку. Он почти
закончил, когда Пепельного вновь укусила зубастая муза драконьего вдохновения.
Пепельный подкрался боком к Ртутному и, точно гарпуном, ужалил его острым
окончанием своего зазубренного хвоста.
Ртутный – эта вечно обиженная драконья
сиротка! – в ответ ударил Пепельного крылом, его краем задев Ваньку. Когда
Ванька, отплевывая талую воду, выбрался из сугроба, первым, что он увидел, был
перевернутый бак пылесоса, к которому принюхивались сразу два дракона, одним из
которых был неугомонный Пепельный, а другим Огнеметный.
