Огнеметный брезгливо отпрянул. Запах тухлых
селедочных голов ему не понравился. Зато Пепельный, как вечный исследователь,
уже лакал бульон, проглатывая его вместе со снегом. Немного погодя к нему
присоединился вечно голодный Ртутный. Учитывая, что «бульонного» снега совсем
уже не осталось, Ртутный в качестве компенсации вознамерился сожрать пылесос.
Колотя его трубой по ноздрям, Ванька еле
вырвал пылесос из драконьей пасти.
– Вы тут что, все с ума посходили? –
завопил он.
Внятного ответа он не получил. Лишь
меланхоличный Дымный грустно исторг из своих недр клуб черного дыма. Перестав
размахивать трубой, Ванька сел на помятый драконьими зубами бак и задумался.
Положение было аховое. Он один. В чаще. Без
еды и без топлива для пылесоса. Человеческое жилье далеко, и где искать помощи
– непонятно. Можно, конечно, телепортировать, но тогда придется бросать
драконов, чего Ванька не собирался делать ни в коем случае.
– Ну раз другого выхода нет, полечу на
Гоярыне! – решил он.
Ванька уже шагнул к Гоярыну, когда сверху
послышался назойливый трескучий звук. Ванька вскинул голову. Еловые ветви
отряхнули ему на лицо снежное конфетти. Над Ванькой завис оранжевый пылесос. На
пылесосе, закутанная до глаз в красный шарф, сидела обледеневшая статуя.
– Эгей! Ау! – закричал Ванька, размахивая
руками.
Статуя снизилась.
– Эй, драконья ферма! Добрый день! Мы люди не
местные! Не подскажете, до Арктики далеко? – спросил знакомый голос.
– ЯГУ-У-УН! – завопил Ванька.
Статуя свалилась с пылесоса и заключила его в
объятия.
Глава 9
Первый ответ на последний вопрос
Тело человеческое – свеча. Если свеча прогорит
без остатка и перейдет в свет и огонь благих дел, то обретет бессмертие. Если
же не будет зажжена, или погаснет, или, изломанную, бросят ее среди мусора, то
будет эта свеча просто воск и в час свой смешается с землей.
«Диалоги златокрылых»
Не успев взвизгнуть, Таня пронеслась по
тоннелю, царапая нос о лед, головой распахнула не то форточку, не то дверь и,
отплевывая снег, вскочила на ноги. Интуиция подсказывала, что орать на Гломова
уже поздно. Все же Таня выпустила бы в лаз искру-другую, если бы знакомый голос
за ее спиной не поинтересовался:
– Что за корсиканские страсти?
Таня оглянулась. Гробыня стояла перед зеркалом
в белом платье невесты. Вокруг нее метался приплюснутый гном с густой шерстью
на вытянутых ушах и что-то подправлял, закалывал булавками, подтягивал.
– Твой жених едва меня не прикончил! Он бежит
за кольцами, – с трудом отдышавшись, выговорила Таня.
Она заметила, что Гробыня нахмурилась, и
спохватилась, что выдала Гломова.
– Куда-куда он бежит? А чем он, интересно,
занимался весь день? Мне что, завтра проволочку вокруг пальца
обматывать? – крикнула Склепова сердито.
– На худой конец у вас есть магические, –
сказала Таня и вновь наступила на больную мозоль.
– Магические – это для Сарделькина и Медузии!
Пусть отойдут в уголок и меняются кольцами хоть целыми сутками. Я же хочу
обычное! Я себя знаю! Если Гробынюшке сейчас не дать самое паршивое колечко, у
нее разовьется комплекс и она будет выходить замуж каждые полгода! –
отрезала Склепова.
Гном с мохнатыми ушами тревожно пискнул,
подпрыгнул и, проглотив две булавки, ткнул пальцем в угол.
– Чего ты прыгаешь? – одернула его
Гробыня.
Прежде чем ответить, гном проглотил еще одну
булавку.
– Смотрите! – прошептал он.
Обереги, прилепленные к стене, плакали
восковыми слезами. Доцент Медузия Горгонова не переносила необоснованной иронии
в свой адрес. Гном же, как нежить и нежить достаточно внимательная, первым
ощутил ее гнев.
Склепова поспешно извинилась. Обереги
перестали таять. Желтые капли застыли на полу. Гном постепенно успокоился и,
откашливая булавки, продолжил пританцовывать вокруг Гробыни.
– Ты же видишь, я тут как привязанная! Встань
так, чтобы я тебя видела! Ближе встань – я не кусаюсь, только лягаюсь и
плююсь!.. – нетерпеливо обратилась она к Тане.
Таня подошла и послушно встала рядом. Теперь
они отражались в зеркале вместе. Таня в драконбольном комбинезоне и вишневой
лыжной шапке, похожая на путешествующий по своим делам сугроб, и
свадебно-конфетная Склепова.
Портняжный гном принялся чихать и морщиться,
косясь на Таню.
– Чего это он приплясывает? – спросила
Гробыня, созерцая их совместное отражение.
– Упырья желчь, должно быть, –
предположила Таня, смазавшаяся в дорогу от обморожения.
– А, ну да! Вонь отвратнейшая, – кивнула
Гробыня. – А я, видно, давно к тебе принюхалась! Бедная я, несчастная!
Чокнутая конноспортивная сиротка заела мое детство и юность, а я еще приглашаю
ее на свадьбу! Кстати, где поздравления?
Таня поздравила, однако Гробыне этого было
мало. Как и Ягун, она любила получать положительные эмоции не чайными ложками и
спичечными коробками, а цистернами и вагонами. Хилые капли из крана радости ее
никак не устраивали – ей нужен был поток.
– Ну ты хотя бы удивлена? – спросила она.
– Еще бы!
– Все же я решила остановиться на Гуне, хотя,
быть может, он не идеал ума и красоты, – заявила Склепова.
– Я всегда знала, что ты на нем остановишься, –
сказала Таня.
Гробыня нетерпеливо дернула плечом. Она
нуждалась в монологе, и робкие Танины вяки ей мешали.
– Возможно, я стою чуть больше, чем Гуня.
Возможно, я умнее, красивее и больше взяла от учебы в Тибидохсе. Ну и что из
того? Какое моральное право я имею забить на Гуню и бросить его, зная, что он
действительно и без дураков меня любит? Ну брошу я Гуню и найду себе
какого-нибудь рокового Душикрысикова, который с демоническим видом будет
выщипывать волоски из ноздрей и смазывать детским кремом кубики своего пресса.
Да я же над ним непрерывно ржать буду – с утра и до вечера!
Таня представила себе Глеба, мажущегося
детским кремом, и засмеялась. Гробыня умела создавать зрительные образы.
– А над Гуней с утра до вечера ржать
нельзя? – спросила она заинтересованно.
Склепова энергично замотала головой, отметая
такую возможность.
– Нет! Это абсолютно нереально! Гуня, он весь
на поверхности. Никаких непоняток, никакой ложной надутости, никаких
разочарований! В этом смысле он как твой Ванька! Каким его сразу увидишь, таким
он навсегда и останется. Впечатление не поменяется.
