– Зачем? – спросила Таня с ужасом.
– Я задал тот же вопрос. Горбун ответил, что
это его милая прихоть. У него, мол, уже целая коллекция Гроттеров – «маг
отравленное дыхание», твоя прабабка и еще кто-то там. Он мне их даже мельком
показал. А потом Лигул спросил: согласен ли я принести ему твой эйдос?
– И ты отказал? – спросила Таня.
Ей все мерещилось, что Бейбарсов шутит. Не мог
он согласиться предать ее и теперь рассказывать об этом так просто!
– Нет, не отказал, – признал Глеб
спокойно. – Я надеялся, что надую Лигула. Скажу «да», вырвусь, а тут
наверху что-нибудь придумаю.
– Но почему ты согласился? – спросила
Таня, не устававшая удивляться, с какой легкостью Бейбарсов соглашается
перечеркивать чужие судьбы.
Да, он идет по головам, но что станет, когда
однажды головы закончатся и внизу останется одна чернота? Или того хуже – не
будет черноты, а только выжженные серые степи Тартара и ты сам, раздираемый
собственными пороками, от которых никто тебя уже не защищает?
– Видишь ли, я всегда считал, что человек
хозяин своему слову. Сам дал, сам взял обратно. Вильнул, сослался на
непредвиденные обстоятельства. Вот только странная получается штука: стражи
мрака и света почему-то очень дорожат словом и опасаются его нарушить. С чего
бы это, если слово ничего не стоит?..
– И что было потом, когда ты сказал
«да»? – поторопила его Таня.
– Да ничего не было. Лигул поставил мне на
скуле свою печать… нет, не смотри… это банальный след разложения… А потом он
вышвырнул меня. Я шагнул из дверей его кабинета и оказался по горло в жиже. Как
я потом понял, это было болото где-то в Орловской области.
– И что будет теперь? – спросила Таня.
Бейбарсов дернул острым плечом.
– А что будет? Через девять дней я отправлюсь
прямым экспрессом в Тартар. А теперь, с этой раной, возможно, и быстрее.
Таня сглотнула.
– А если я соглашусь после смерти стать частью
его «коллекции Гроттеров»? – спросила она.
Глеб отрицательно покачал головой.
– Не смей! Даже если двести тысяч
комиссионеров будут умолять тебя на коленях! Еще три дня назад я ухватился бы
за это предложение, особенно если получил бы вдобавок тебя, но теперь мне ясно,
что это был блеф и уловка мрака. Лигул – лжец, причем лжец от первого и до
последнего слова.
– Но он же может излечить тебя от раны? Хотя
бы дать отсрочку?
– Да ничего он не может! – кашляя,
крикнул Бейбарсов. – Мрак на самом деле ни над чем не властен! Не мрак и
не Лигул решают, кому достанется какая душа. Мрак – ничто, кружок от ноля!
Отсутствие чего-то – само по себе не может быть чем-то! Внешнее величие мрака –
ничто. Он даже погубить человека не может! Нет у него на это силы и власти!
– Как это не может погубить?
– А так не может! Он лишь трясет под человеком
естественные опоры – веру, надежду, любовь, чтобы человек упал сам. Сам упал,
по своей свободной воле! Хоть я и достанусь Лигулу, но он ничтожество!
Бейбарсов сухо, без слюны, плюнул в пустоту,
точно целил в кого-то незримого. Заглянувшая было за занавеску кошка выгнула
спину, зашипела и отпрыгнула вон.
– А-а, тоже его видит! Ишь ты! – сказал
Бейбарсов с усмешкой.
Таня с тревогой оглянулась, но никого не
заметила.
– Ты понял это в Тартаре? Ну… что Лигул
слаб? – спросила она.
– Нет. Тогда я был как в тумане. Я понял это,
когда ранил себя обломком косы. Это произошло не по воле Лигула!
– Не по его воле?
– Да, не по его воле! Не Лигул властен над
моей жизнью. Он даже и из Тартара небось выпустил меня не сам, а только
приписал себе эту заслугу. Я же говорю, что он ноль!
Бейбарсов выкрикнул это в пустоту за левым
плечом Тани. В пустоте кто-то язвительно хрюкнул.
– Теперь я могу сказать правду. Я не хотел
отдавать тебя Лигулу! Я подумал, что, возможно, если Ванька умрет раньше, чем
пройдет названный горбуном срок, то мне удастся освободиться от клятвы и
подсунуть Лигулу его. В конце концов, мы связаны через зеркало Тантала. Ну а я
получу тебя!
– И ты говоришь об этом так запросто? –
спросила Таня.
Глеб по-прежнему смотрел не на Таню, а в
пустоту над ее плечом.
– Я говорю, как думаю. У меня нет времени шить
для страшной правды красивые костюмчики. Я обрек Ваньку на смерть. Я заманил
его к упырям, думая, что они прежде бросятся на его живую кровь! Подло – не
подло, мне было плевать! «Раз я не могу прикончить его сам, пусть это сделают
упыри!» – рассуждал я. И что в результате? Ванька рисковал раз в десять больше,
но все равно ранен я! Сволочь! Сволочь! Сволочь!
Для Тани так и осталось загадкой, кого
Бейбарсов с такой ненавистью обзывал «сволочью». Вначале ей казалось, что
Ваньку, но когда Глеб вцепился зубами в одеяло и с ненавистью рванул его, глядя
все в ту же точку, она поняла, что нет, не Ваньку. Возможно, того, кого видели
в полумраке его воспаленные глаза, или себя самого.
Внезапно Таня поняла всю трагедию Глеба. Это
был сильный, яркий и неординарный человек, наделенный множеством дарований, но,
увы, лишенный простой и для многих врожденной способности говорить себе «нет».
Возможно, поэтому отвратительная ведьма некогда и выбрала из тысяч детей именно
его, понимая, что в нем ее темный дар разрастется и принесет плод. Бедный
перечеркнутый человек, бессильно ненавидящий весь мир за то, что мир не пожелал
стать его прихотью и его игрушкой!
Таня ощутила острый укол жалости. Из жалости
явилось понимание. Или ты ограничиваешь себя сам, или тебя ограничивает жизнь.
Закон простой, но убийственный, как 220 вольт в розетке. Не будь этого простого
и непреложного правила, жизнь очень быстро превратилась бы в парад эгоизмов.
Таня не сразу поняла, что плачет. Лишь когда
губы вдруг намокли, а язык стал настойчиво слизывать мешающие соленые капли.
Глеб, выкрикивающий что-то злое, вдруг увидел ее глаза, застыл, одеревенел
лицом, а потом нижняя его челюсть как-то смешно затряслась.
– Уйди! Уйди – тебе говорят! Не надо меня
жалеть! Ненавижу! – крикнул он.
Не задумываясь, Таня прижала к себе его голову
и стала гладить Глебу волосы. Ей казалось, никогда и ни к кому она не
испытывала такую всепоглощающую жалость. В этот момент впервые и на всю жизнь
Таня поняла, что злых и страшных людей нет. Есть люди больные, озлобленные,
потемневшие, нуждающиеся в помощи и понимании. И еще она поняла, что теперь,
когда дар этот открылся, она уже не сможет остановиться и будет любить всех, в
каждом видя искру поруганного света.
