– Окончательно нет. Полного ответа у меня нет,
а есть только его начало. Но вот как повернуть это начало, я пока представления
не имею. Авось пронесет как-нибудь.
Ванька произнес это шепотом, однако Тане
показалось, что спина доцента Горгоновой одеревенела от негодования. «Кое-как»
и «авось» были самыми ненавистными словами для аккуратной и последовательной
Медузии.
Преподаватели уже миновали Зал Двух Стихий и
спускались в подвалы. Первой шла Медузия, взглядом зажигавшая погасшие факелы.
Вторым – Сарданапал. И, наконец, Великая Зуби с томиком французских стихов и
челочкой послушного гнедого пони.
Таня шла рядом с Ванькой, держа его за руку.
Рука была теплая, уверенная и сухая.
– Помнишь, я придумал притчу про принцессу и
эльфа? – внезапно спросил Ванька, поворачиваясь к ней.
Таня помнила.
– Это где он не сумел пожертвовать крыльями, а
она короной?
– Она самая. А вчера я придумал другую,
малость чернушную… Одному ненормальному мальчику подарили щенка. Ненормальный
мальчик посмотрел на него, почесал в затылке и, не зная, что с ним делать,
швырнул щенка об забор. Щенок сломал лапы, забился, заскулил. Ненормальному
мальчику стало его жалко. Он подбежал к нему, схватил, обнял, стал лечить,
кормить и заботиться. Когда щенок выздоровел, все простил и привязался к
хозяину, ненормальный мальчик вдруг, сам не зная зачем, раскрутил его за хвост
и выкинул с балкона. Щенок сломал позвоночник. Мальчику снова стало его жалко,
он заплакал, раскаялся и снова стал лечить щенка. И опять чудом вылечил. А
щенок даже не понял, кто во всем был виноват, и лизал ему руки…
– А когда щенок вновь выздоровел, твой садист
положил его под каток? – любознательно предположила Таня.
Ванька кивнул.
– Скорее всего, да… Но это вина не мальчика.
Просто по-другому он дружить не умеет.
Таня споткнулась.
– М-м-м… И о чем эта история? О ветеринарной
магии?
– Нет. О нашей любви. Мы оба с тобой, как этот
мальчик, с той только разницей, что швыряем любовь об забор по очереди, а не
лечит ее никто. Вот я и думаю, есть у нашей любви еще шансы выжить?
Таня засмеялась.
– Все зависит от этажности строений и
расписания движения катков. А шансы есть, – обнадежила она.
Ванька остановился и что-то сунул Тане в руку.
Ладонью она ощутила стеклянную и уверенную твердость пузырька.
– Держи! Это тебе!
– Что это? Я не вижу!
– Цветы многоглазки.
– Это которые зажигают погасших драконов?
Ванька замешкался с ответом.
– И драконов. Но я был не совсем откровенен.
Тут главное другое. Возьми многоглазку, и вся наносная шелуха уйдет. Уйдут все
случайно сказанные слова. Вся паутина мелкой лжи мрака. Ты поймешь, что плохих
людей нет вообще, но есть люди порабощенные, подмятые страстями, почти погасшие
или ужасно путаные, которым даже не трех елок, а одной достаточно, чтобы навеки
заблудиться.
– Вот-вот! Я сама такая! – сказала
Таня. – Обегу елочку пару раз, а потом сяду под ней и буду плакать,
пытаясь вспомнить, был ли на карте изображен лес.
Ванька обернулся, проверяя, далеко ли Медузия.
– Примерно. В общем, эта многоглазка или
навеки сблизит нас, или навеки разлучит, потому что того, кто понюхал цветок многоглазки,
уже невозможно обмануть. Это некое непреложное, простое, ясное и честное
знание. Не исключено, что после того, как ты вдохнешь аромат многоглазки, ты
крепко пожмешь мне руку, похлопаешь меня по плечу и скажешь, что тебе крайне
приятно было общаться с таким разносторонним человеком, – с усилием
произнес Ванька.
– И ты готов к такому?
– Да. И к такому тоже. Для меня главное – твое
счастье. Мне не нравятся роковые игры в поломанные жизни и разбитые судьбы. В
них так много народу играет, что я все жду, пока им надоест винить кого-то,
кроме себя.
Таня замялась, вертя в пальцах холодный
пузырек. Она не была уверена, что ей во всем хочется ясности. Неясность
значительно более выгодная позиция, так как позволяет бесконечно раскачиваться
и ровным счетом ничего не делать.
– А ты сам уже… ну это… понюхал? –
спросила она.
– Да. Я успел вдохнуть ее запах, когда
просидел у цветка всю ночь. И даже очень много успел вдохнуть, –
утвердительно ответил Ванька.
– И..?
– И, как видишь, я здесь… – сказал Ванька
просто.
Снизу послышались шаги. К ним кто-то
поднимался.
– Ну?! Скоро вы там? – донесся издали
нетерпеливый голос Медузии.
Хотя доцент Горгонова и была бессмертной,
ждать она ненавидела.
Таня поняла, что пора спешить. Не размышляя,
она ногтем большого пальца сковырнула крышку и поднесла пузырек к носу. Больше
ничего и не потребовалось. Цветок внутри вспыхнул и, обратившись в розовый
дымок, скользнул Тане в левую ноздрю и в правый глаз. Таня моргнула. Выпрямилась.
Посмотрела на Ваньку и впервые в жизни увидела его таким, каким он был, во всей
его целостности.
Разумеется, она знала его и прежде, но знала
осколочно, фрагментами, во многом додумывая, не столько знала, сколько
угадывала. Ей казалось, что она смотрела на него очень долго, хотя за это время
доцент Горгонова успела пройти только пять ступенек.
– И? – спросил Ванька с беспокойством.
– Дай я пожму тебе лапу! Мне крайне приятно
было общаться с таким разносторонним человеком! – сказала Таня и,
улыбаясь, похлопала его по плечу.
Она любила Ваньку тугой, звенящей, как
натянутая струна контрабаса, любовью. Только в этот миг она поняла, что такое
истинная любовь. Это большая, светлая, все покрывающая, все прощающая, ничего
не требующая взамен и готовая раствориться в другом радость. Радость, которая
тем сильнее и могущественнее, чем меньше хочет взять и чем больше готова
отдать.
В этой светлой радости окончательно
растворилось то нездоровое, болезненное, доставляющее зудящую муку наваждение,
которое связывало ее с Бейбарсовым.
Альбом жизни смело открылся на новой странице,
вручив Тане палитру, полную ярких красок.
* * *
Спустившись в Битвенный Зал, они обнаружили
там Поклепа и Тарараха. Между ними сидел сфинкс Мегар и чесал задней лапой шею,
заросшую не то рыжим мехом, не то медным жестким волосом. Все было очень
буднично. Тане чудилось, что все они собрались здесь для чего-то совершенно
заурядного и каждодневного.
