Тут же за стеной работало несколько коммерческих фирм, встроенных как дочерние предприятия в холдинг крематория. Каждая фирма была нацелена на свою область смерти, осваивала мертвое, во гробе, тело в интересах бесконечной торжествующей жизни. Перед печами, в которых, каждый своим пламенем, излучая то медные, то зеленовато-синие отсветы, горели мертвецы, на обширных стеллажах дожидались своей очереди вновь открытые гробы. Множество расторопных людей в клеенчатых фартуках обступила покойников, действуя энергично и слаженно. Охапками вытаскивали из гробов цветы. Тащили пышные купы на соседние столы, где сметливые голорукие женщины переговаривались, пересмеивались, сортировали цветы. Розы к розам. Гвоздики к гвоздикам. Алое к алому. Белое к белому. Все делилось на букеты, опрыскивалось освежающей влагой. Драгоценные, чудно пахнущие цветы, облагородив панихиды и проводы, возвращались в цветочные магазины, на свадьбы, на правительственные банкеты и театральные бенефисы.
Маленький пухленький тат, хозяин фирмы «Цветы для Марии», подкатился к Модельеру на круглых ножках в лакированных штиблетах.
– Должен вам доложить, что пошли георгины и хризантемы. А весной были пионы и лилии. Мы провели экспертизу и выяснили, что некоторые цветы возвращаются к нам по третьему разу. На четвертый не получается, извините, – тат, скупивший на цветочные доходы десяток особняков в арбатских переулках, звание академика, орден Святого Станислава и маленькую планету в астероидном поясе, названную его именем, Джебраил, преданно смотрел на своего благодетеля. Модельер, желая его поощрить, в который раз повторил шутливый вопрос:
– Какой твой любимый романс, Джебраил?
– «Зацвели уж давно хризантемы в саду…» – нараспев произнес торговец цветами, ущипнув за бочок аппетитную толстушку, набиравшую букет георгинов.
Следующий участок занимала фирма «Ничто не забыто», возглавляемая знаменитым в прошлом драматургом, писавшием пьесы о декабристах, большевиках и народовольцах. Работники фирмы дружно набрасывались на освобожденных от цветов покойников. Ловко стаскивали с них новые костюмы, брюки, галстуки, головные платки и юбки. Галантного вида кавалер с фатовскими усиками приподнимал из гроба нарумяненную покойницу, ловко задирая ей подол, нежно расстегивая пуговки платья, что-то искусительно, вполголоса, приговаривал. Другой, бойцовского вида, освобождал смиренного московского чиновника от новых, натертых до блеска туфлей, помещая назад в фоб твердые стопы в белых носках. Добытая таким образом одежда сортировалась, отглаживалась. Дорогие, модные ее образцы отправлялись на вещевые рынки, а слегка поношенные, отечественного пошива, уходили в районы стихийных бедствий, где в них облачались погорельцы, жертвы паводков и землетрясений.
– Как идет работа над новой пьесой о нашем дорогом Президенте? – спросил Модельер хозяина предприятия. Немолодой, с неулыбчивым синеватым лицом, красивыми волосатыми ноздрями, драматург был одет в великолепный костюм от Версаче. Если присмотреться, сзади на пиджаке был едва заметный, хорошо заглаженный шов – на месте длинного надреза, какой производят, чтобы удобнее было облачать негнущегося покойника. Драматург то и дело опрыскивал себя духами из крохотного изящного пульверизатора, но не мог до конца избавиться от запаха тления.
– Удалось ли показать нашего Президента как борца с политическим экстремизмом и одновременно преемником великих традиций, в том числе и большевистского прошлого?
– Хорошо, что вы поручили эту работу мне, а не выскочке Гельману, чья пьеса «Кашевары» до сих пор ставится в провинциальных сумасшедших домах. О чем бы я вас хотел попросить, так это о большей координации в нашей совместной работе. Мы направляем изделия в места наводнений и техногенных катастроф, а оттуда к нам везут полуфабрикаты. И были случаи, когда семьи потерпевших получали от нас гуманитарную помощь в виде пиджаков и юбок, в которые за неделю до этого облачались тела погибших. Даже Ленин в трудное для страны время добивался большей скоординированности ведомств.
Модельер не стал слушать старого ворчуна и перешел туда, где действовало еще одно коммерческое предприятие – «Русское злато». Его хозяином был знаменитый московский грек, чьи экономические новации покончили с застойной советской экономикой, обеспечили новое «экономическое чудо». Поблистав недолго в политике, грек, в шутку называвший себя Периклом, ушел в бизнес. Создал уникальную технологию золотодобычи, для чего не нужны были колымские прииски, драги, буйные артели старателей. К гробам, в которых, без цветов, в сорванной одежде, лежали полуголые покойники, подходили бригады «ювелиров». Действуя подобно дантистам, они раскрывали покойникам рты, отчего слышался хруст отвердевших сухожилий. Освещали полость рта яркими лампочками-карандашами. Обнаруживали коронки. Зубодерами, с негромким скрежетом, выламывали золотые зубы, кидая их в мешочки, что были закреплены на животах. С легким звоном золотое изделие падало на дно мешочка. «Ювелиры» вырывали серьги из пергаментных ушей. Шарили под рубахами мертвецов, извлекая нательные кресты, образки и ладанки. Добытое золото ссыпалось на маленький транспортер, двигалось, переливаясь, играя камушками. Ловкие руки отбирали коронки, отсылая их на переплав, обеспечивая драгоценным металлом стоматологов. Серьги, кольца и ладанки направлялись в ювелирные магазины Перикла, где продавались с маленькой скидкой.
– Нет ли каких оригинальных находок? – поинтересовался Модельер у владельца фирмы, который вышагивал рядом, толстенький и симпатичный как пингвин.
– Только вам, как знатоку… Самородок «Улыбка». Обнаружен в самом неожиданном месте. Изъят у старовера, проживавшего в таежном скиту. Однако есть предположение, что это Лаврентий Берия, чудом избежавший расстрела и проживший остаток дней под видом монаха-отшельника. – Перикл полез в карман и извлек золотую челюсть, состоящую из двенадцати зубов. Поднял ее, и она засияла как драгоценная ослепительная улыбка. Казалось, в руке у грека горит золотой полумесяц.
– Было бы правильно, – ненавязчиво посоветовал Модельер, – если бы этот редкий экспонат хранился в Пещере волхвов, где собраны дары Президенту. Такие находки – национальное достояние.
– Вестимо, – печально заметил грек, засовывая челюсть себе в рот, но она была ему великовата, и он вынул ее на свет божий. – Как видите, потихоньку-полегоньку мы возвращаем государству золото партии.
Модельер перешел в соседний отсек, где размещалось предприятие, задуманное не без его творческой фантазии. Оно носило литературное название «Чехов», работало на экспорт, действовало в рамках пропаганды русской литературы за рубежом. Его возглавлял известный литературовед и одновременно удачливый бизнесмен Шпицберген, чье имя красовалось в списке наиболее именитых представителей рус-арта. Изделиями, которыми славилась фирма «Чехов», были скульптуры, изображавшие литературных персонажей. От восковых фигур они отличались тем, что изготавливались из умерших тел.
Модельеру открылось зрелище, напоминавшее ателье скульптора, анатомический театр, дубильный цех и мясную коптильню. Мертвецов, тучных, заплывших стеариновым жиром, или тощих, напоминавших скрюченных на льду окуней, извлекали из гроба. Укладывали на металлический поднос. Бригада анатомов грубо и яростно начинала их потрошить. Вываливала на оцинкованное железо окаменелое фиолетовое сердце, похожую на черного моллюска печень, вытягивала и наматывала на деревянные катушки бесконечную ленту кишок. Другие мастера долбили бесчувственному покойнику череп, вставляли отсасывающую трубку, похожую на пистолет бензозаправки, мощно высасывали мозг, увлекавший за собой глазные яблоки, которые, хлюпнув, вдруг проваливались, оставляя зияющие глазницы. Скорняки сапожными ножами кроили кожу, стягивали длинные потрескивающие ленты, свежевали мертвеца, обнажая розовую, в легкой сукрови, тушу. Их сменяли искусные хирурги, вооруженные пинцетами, зажимами, скальпелями. Осторожной и нежно, словно это был балык, отсекали от мышц ломти мяса, создавали из них изящные завитки, хрупкие лопасти, полупрозрачные заостренные перья. Длинными шприцами вгоняли в сухожилия цементирующий раствор. Мертвое тело, окруженное этими лепестками, становилось похожим на странный цветок или глубоководную рыбу, которая всплыла на поверхность с растопыренными плавниками, растворенными жабрами, открытым ртом. Являлся скульптор, задумавший литературный образ, склонялся над телом и точными нажатиями сгибал мертвецу ноги, приподнимал руки, поворачивал шею, придавая позу античного дискобола, или танцующей фации, или летящего купидона.
