Они стояли перед огромным аквариумом с хрустальной стеной. Дно аквариума было выстлано чудесным белым песком. Вверх тянулись нежные изумрудные водоросли, из которых, от избытка солнечного света, излетали серебряные вереницы пузырей. Мелькали сонмы рыбьих мальков. Проплыл величественный зеркальный карп. Вильнула зеленым хвостом белобрюхая щука. Пронеслась стая красноперой плотвы с огненно-золотыми глазами.
Из туманно-зеленых, пронизывающих воду лучей возникло белое диво: обнаженная женщина с полными руками, которыми она раздвигала пласты воды, отстраняла водоросли, приближалась к стене аквариума; ее прекрасное лицо, с нежными голубыми глазами, было окружено струящимися золотыми волосами, которые, словно шлейф, тянулись за ней; подплыла к хрустальной стене, встала, прижимая к стеклу округлый розоватый живот, пышные груди с розовыми сосками, чуть приплюснув их на гладкой прозрачной поверхности. Фюрер обомлел, озирая подводную деву, пленявшую его, призывавшую к себе в аквариум, в стихию вод. Ее негустой золотистый лобок, нежное углубление пупка, улыбающиеся румяные губы, прелестные, просвечивающие на солнце уши, за которыми слегка приоткрывались малиновые жабры, – все говорило о вечной женственности.
– Ее зовут Лорелея… Она является правнучкой Адольфа Гитлера и Евы Браун… Своей жизнью она обязана секретным пунктам договора Рибентропа – Молотова, оговаривающего глубинное родство немецкого и русского народов… Чтобы спасти ее от вездесущих агентов Мосада, пронюхавших об уцелевших потомках Гитлера, академику Амосову пришлось превратить ее в тритона и спрятать в пучине вод… Теперь она достигла совершеннолетия, и для нее пришла пора метать икру… Тебе же, арийскому мессии, должно оплодотворить эту икру! Ты наполнен русской водой и силой, проникнут «русской идеей»! Так пусть же соединятся два великих народа перед лицом семитской и негроидной опасности!..
Плавучая дева отступила назад, перехватывая под водой пук золотистых волос. Ее алые губы беззвучно позвали Фюрера: «Ком цу мир, майн либер…» Она присела, обняв ногами струящиеся водоросли. Ее колени стали трепетать, содрогаться. На лице отразилась мука и наслаждение. Она гладила себе грудь, ласкала соски, и, по мере того как соскальзывала с травяных зеленых стеблей, становились видны лунные студенистые сгустки икры, прилепившиеся к водорослям. Их было много, они жемчужно светились. Дева в изнеможении, похожая на отнерестившуюся рыбу, повернулась обмелевшим животом вверх, бессильно опустилась на дно. Только слабо подрагивали ее колени, чуть открывались малиновые створки жабер.
– Ступай!.. Твой черед!.. – Мэр подтолкнул Фюрера к аквариуму, и тот послушно, повинуясь глубинному инстинкту воды, перешагнул хрустальную стену и упал в воду; нырнул, мощно распахивая руками прохладную толщу, бородатый, могучий как Водяной; долетел до дна, где лежала распростертая женщина; по привычке коснулся было перстами ее груди, бедер, нежного лобка, но властная, первобытная сила повернула его туда, где на стеблях травы лунно светилась икра. Испытывая небывалую сладость, невыразимую муку, не нуждаясь в женщине, любя не ее, а вселенскую женственность, мировую скорбь и романтическую мечту о всемирности, он оплодотворил икру, оросил ее своей горячей неистовой силой, волей к победе, верностью идеалам Евразии; видел, как замутилась вокруг вода; отплывал, утомленный, стремясь вынырнуть на поверхность аквариума; успел заметить, как соединилась икра с его молокой, набухала, вскипала. В ней начались созревание и рост.
Они вернулись в рабочий кабинет Мэра. Фюрер, опустошенный, блаженно-вялый, в предчувствии будущего отцовства, откинулся в кресле. С него стекала вода. В луже у ног шевелилась личинка стрекозы.
– Теперь, мой друг, когда ты познал женщину и с тобой можно говорить не как с отроком, а как с мужем, изволь выслушать мои просьбы, – обратился к нему Мэр. – От их исполнения зависит судьба нашей партии, судьба русско-германского союза, судьба Евразии! Узнав тебя ближе, теперь не сомневаюсь, что встречу понимание…
– Говорите, – тихо произнес Фюрер.
– Мы должны нанести удар по Модельеру, главному виновнику всех русских и немецких бед. Есть кадры, сделанные скрытой камерой, где он топчет нарисованную на асфальте свастику, а также кидает мертвую мышь в деревенский колодец, желая отравить воду… И это не удивительно! Ведь его настоящее имя – Леви Блюменталь… Мы должны нанести удар по его режиму! Вырвать из его цепких лап Президента! Если угодно, об этом прошу не я, взывает сам Президент!
– Что нужно сделать?
– Ты мобилизуешь отряды своих штурмовиков. Они должны посеять в городе хаос и ужас, среди азербайджанцев, которые захватили все городские рынки и мучат москвичей непосильными ценами. Для этого один из рынков подвергнется вашему нападению. Я сниму наряды милиции, и никто из ваших не будет задержан. Это приведет к массовому бегству из Москвы кавказцев, и Москва станет вновь русским городом.
– Когда Ле Пен приезжал ко мне в гости, я водил его на Черемушкинский рынок. Он сказал: «Та же картина в Париже… Это трагедия белой расы…»
– Но это еще не все… Вы изготовите десятки плакатов с надписью «Смерть жидам!» и воткнете их в землю рядом с синагогами, в Останкине, перед зданием Правительства, у дома, где живет Сатанидзе, перед офисом общества «Мемориал»… Я же сделаю так, что на главном электронном табло, на Манежной площади, огромными сверкающими буквами загорится та же надпись, «Смерть жидам!». И тогда начнется массовый отлив евреев из Москвы в Израиль, что, впрочем, совпадает с целями сионистских организаций…
– Я сделаю это…
– Не сомневался, мой друг! Я же, в свою очередь, обещаю быть крестным отцом твоих детей, в каком бы количестве они ни вывелись… И каждому предоставлю отдельный аквариум…
Они расстались, выбросив навстречу друг другу руки, прокричав одновременно: «Слава Евразии!»
Этот воинственный крик вызвал тонкую улыбку Модельера, который выключил «Черный квадрат», давая ему остыть. До этого, следя за встречей двух своих врагов, он улыбнулся только раз, когда Мэр назвал имя Леви Блюменталь. Модельеру, выходцу из Пермской деревни Ловитва, была смешна уловка Мэра. Леви Блюменталь – так звали школьного товарища Мэра, который эмигрировал в Израиль и погиб от рук палестинского террориста. Больше Модельер не улыбался. На его породистом красивом лице появилось мстительное выражение. Враги были обречены на истребление.
Атаку на рынок Фюрер организовал силами двух подразделений – немецкого батальона «Нахтигаль» и русского спецотряда «Добрыня Никитич». Оба сосредоточились в подворотнях окрестных домов, бритоголовые, истовые, не пользуясь средствами связи, работая в режиме молчания; взирали на куполообразное здание рынка, на подъезжавшие и отъезжавшие фуры, на копошение людей, сжимали кулаки, указывая большим пальцем к земле, что на языке древних римлян означало – «мочить». Фюрер сам пошел на разведку, нарядившись в армяк, стоптанные лапоточки, распушив патриархальную бороду, для пущего сходства перекинул через локоть лукошко с двумя подберезовиками.
Рынок, накрытый гулким сводом, с двумя входами, с бесчисленными прилавками, ровно гудел, испарял ароматные соки, источал благоухание, был наполнен пряной фруктовой мякотью, свежей, парной плотью. Фюрер острым взглядом полководца определял направление главного удара, пути отхода, основной объект атаки. Его не интересовали боковые, сдвинутые к периферии прилавки, где жались подмосковные бабульки над грудами огурцов, мешками картошки, горками груздей и опят, а также рыбные ряды, где темнолицые, болтливые молдаванки продавали рыбу. В деревянных лоханях лежали серебряные семужьи тела, окруженные кристалликами льда, с отрезанными головами, с розовой мякотью, в которой нежно белела жемчужная сердцевина позвонка. Тут же стояли бочонки с черной и красной икрой, блюда с замороженными королевскими креветками, омары, лангусты, и от всего этого богатства исходил дух далеких океанов, экзотических побережий, длинных смоленых лодок с темнокожими гребцами.
