– Теперь, мой друг, я хотел поговорить с вами о главном. Вам удалось много сделать, чтобы предотвратить очередную русскую революцию. Ваш замечательный крематорий известен во всем мире. Точно такой же, по вашим чертежам, мы собираемся установить на Ближнем Востоке. Однако, покуда существует русский народ с его мессианством, с уверенностью в богоизбранности, с верой во всемирность, с готовностью жертвовать «за други своя», до той поры нашим глобальным реформам угрожает опасность. Я хотел спросить у вас, дорогой друг, ни прислать ли вам несколько аппаратов, реструктурирующих пространство? Мы запрограммируем их на этнические признаки, направим на территорию России, и все русские уменьшатся, не в количестве, но в размерах. Мы превратим русских в народ лилипутов, и никто не посмеет обвинить нас в геноциде. Население России останется прежним, но люди будут столь маленького роста, что их станет невозможно разглядеть в траве. И когда они начнут петь свои русские народные песни: «Степь, да степь кругом…» или «Калинка-малинка…», – будет казаться, что где-то в траве дружно стрекочут кузнечики. Как вы на это смотрите, мой друг?
– Наверное, это было бы решением всех проблем, – ответил он, вдыхая исходящие от Мага трупные ароматы свежести. – Однако вернемся к этому разговору после венчания на царство, ибо сам ритуал венчания предполагает массы народа. И было бы жаль, если бы мировая пресса не сумела разглядеть эти стекающиеся к Воробьевым горам толпы из-за их слишком малых размеров.
– Убедительно, – кивнул Томас Доу. – Тогда совсем последнее… Мы, не без вашей помощи, провели операцию по уничтожению крейсера «Москва». Вырвали из рук русских шовинистов глобальное оружие «Рычаг Архимеда». Теперь земная ось в безопасности, и мы контролируем скорость земного вращения. Однако в последнее время появились опасные симптомы. Наши оккультные лаборатории на Восточном побережье, центры восточной магии в Гималаях, пункты эзотерических наблюдений в Непале, на Тайване и на острове Хоккайдо зафиксировали появление в Москве источника небесного свечения, которое, по нашему мнению, может излучать человеческая личность, именуемая на языке церкви праведником. Если факт праведника подтвердится, это поставит под угрозу наш грандиозный план перенесения в Москву столицы мира. Меня тревожат эти симптомы. Не могли бы вы их прокомментировать?
– Скорее всего, это сбой приемо-передающих антенн в ваших оккультных лабораториях. Однако несколько раз и мне казалось, что установленное нами в Москве экстрасенсорное поле в некоторых местах начинает искривляться или даже совсем пропадает. Я предпринял индивидуальные исследования с помощью магической призмы, однако не обнаружил ничего, что внушало бы мне беспокойство.
– Но причины для беспокойства остаются. Я буду просить вас о проведении специального мероприятия по выявлению возможного праведника. Вы должны затеять перепись населения. Ваши агенты из спецслужбы «Блюдущие вместе» под видом переписчиков должны проникнуть в каждый дом. Собирая данные о гражданах, они должны тайно проверять их на «эликсир злодейства». Капсулы с этим мутным раствором лимфы Мэдлен Олбрайт уже доставлены в Москву и будут розданы вашим людям. В обычном случае жидкость остается мутной. В случае праведника она тут же светлеет и становится прозрачней слезы ребенка. Я надеюсь, что перепись будет начата в ближайшие дни.
Эти последние слова Томас Доу произнес голосом капрала американской морской пехоты, посылающего своих подчиненных на штурм дворца Хусейна. Модельер и не думал возражать.
За окном «стекляшки» шел человек. Он был высокого роста, с открытым синеглазым лицом, на котором виднелись следы ожогов. В руке он держал детский рисунок, на котором ловцы птиц дули в свистки, заманивая в тенета разноцветных фазанов. Томас Доу, глотая очередной пельмень, взглянул на прохожего. Пельмень застрял в прозрачном ребристом пищеводе. Маг посинел, стал кашлять, давился, погибал от удушья. Модельер что есть силы дубасил его в спину, пока пельмень не проскочил в желудок, взорвавшись фиолетовым пламенем.
С утра вокруг собора шли приготовления. Спецслужба «Блюдущие вместе» направила в храм агентов с собаками, и те исследовали помещение на предмет взрывных устройств. Территория вокруг собора была взята в оцепление, на соседних крышах разместились снайперы, а в окрестных переулках и улочках расхаживали агенты, замаскированные под бомжей и зевак.
Несколько монахов в черных подрясниках, опоясанных ремнями, вышли с двустволками и стали стрелять голубей и ворон, которые, прельщаясь позолотой, обклевывали купола, доводя их до облысения. Монахи ловко вскидывали ружья, палили вверх, ослепляемые блеском великолепных глав, и оттуда, как из солнца, выпадали подбитые птицы. Иные плюхались оземь растрепанными комьями, и их собирали в мешки. Другие, раненые, начинали скакать, растворяя клювы, волоча окровавленные крылья, а монахи гоняли их палками.
К началу службы стала съезжаться паства. Ко входу подкатывали роскошные лимузины. Из салонов с гордыми головами подымались именитые москвичи, прославленные в богатствах миллиардеры, члены Кабинета, эстрадные и театральные знаменитости, украшенные позументами военные, депутаты Думы. Было несколько азербайджанцев, владевших московскими магазинами и фабриками, не замеченных прежде в христианских богослужениях. Пожаловал хозяин всех московских ювелирных магазинов и лавок, ликом грек, именовавший себя посланцем Византии. Были и те, кто имел репутацию безбожников и атеистов, как, например, держатель самого крупного в Москве казино под названием «Пурпурный дракон» и владелец гигантского мебельного магазина «Три кашалота», размером превосходящего златоглавый собор. Раскланивались как старые знакомые, обменивались рукопожатиями и еще едва заметными отличительными знаками – слегка приподымали одну ногу, складывая губы ромбиком, прикладывая ладонь к низу живота.
Собор был полон голубовато-белого солнца, в котором величаво золотился тяжелый резной иконостас, вознесенный под самые своды, увитый виноградными лозами, райскими плодами, с бесконечными арками, в которых, среди райских кущ, пламенели ангельские крылья, золотились нимбы, взирали строгие лики. Повсюду жарко и трепетно горели свечи, пылали лампады, слышалось на хорах негромкое, рокочущее многоголосье. Все было как обычно во время праздничных, собиравших пол-Москвы богослужений. И лишь зоркий глаз мог заметить странную туманность воздуха, как во время лесных гарей, отчего белые стены с фресками казались чуть пепельными, сами же фрески и лики чуть размытыми, двоящимися. В пламени горящих свечей среди золотого и чистого блеска вдруг вспыхивала злая зеленая искра, как если бы перегорал медный провод. А из лампад на короткое время вдруг начинал валить густой дым, как если бы загорался кусок автомобильной резины. Хор пел негромко, чудесно, с волнующими переливами голосов, но если вслушаться, то вдруг начинали мерещиться звуки африканских ритуальных мелодий и отчетливо различались удары бубна.
Прихожане, переступая порог, крестились, иные, как депутаты Государственной Думы, привычно и ловко, отбивая поклоны, иные, как политологи и телеведущие, с великим трудом, как если бы у них вместо рук были механические немецкие протезы. Кто-то, как, например, посланец Византии, не доносил щепоть от одного плеча до другого. Кто-то, подобно торговцу мебелью, и вовсе осенял себя странной геометрической фигурой, шесть раз прикасаясь к разным, не всегда приличным частям тела.
