– Кто выйдет на минуту в туалет, сюда вернется чрез много лет, – последовало предостережение.
Элита, которую можно было наблюдать на московских презентациях и увеселениях, высоколобых политологических симпозиумах и конгрессах, на политических и военных конференциях, звезды кино и эстрады, плейбои и знаменитости с глянцевых обложек, здесь, в храме, предавались истовой братской молитве, управляемые металлическим жезлом Патриарха, сгибаясь по его мановению, словно камыш под ветром.
Среди прочих выделялся тучный вельможа, бывший некогда премьер-министром, славный своим красноречием, из лексикона которого был составлен особый словарь. Этим словарем пользовались журналисты, члены Кабинета, послы иностранных государств и егеря, с которыми тот ходил на охоту. Как выяснили ученые-лингвисты, вельможа изъяснялся на одном из исчезнувших, «мертвых» языков, на котором говорили жители ушедшего под воду континента. Было неясно, достался ли ему древний язык по наследству либо возник сам собой, в результате долгого стояния на голове. В том исчезнувшем народе вельможа наверняка был бы краснобаем и златоустом. Здесь же его не понимал никто. Когда он пробовал остановить зверский расстрел из танков непокорный Дом Советов, танкисты приняли его уговоры за команду «пли» и раздолбали несколько этажей дворца. Когда он отдавал приказ подразделению «Альфа» штурмовать террористов Шамиля Басаева, те поняли это как указание прекратить наступление, и Басаев был спасен. Везде, где только можно, он призывал к честной экономике, боролся со взятками, в результате остался непонятым и стал самым богатым человеком в России. Он полетел к Милошевичу, желая научить его бороться с американцами до последнего серба, но выражался столь неясно, что Милошевич сдался американцам и оказался на скамье подсудимых. Потом его отправили послом в Экваториальную Африку, где он настолько стал походить на аборигенов, что получил прозвище Черная морда. Сейчас он молился богу ямальской тундры, жившему в середине подземного газового пузыря, и шаман на клиросе в шкуре оленя бил в ритуальный бубен.
Рядом предавался возвышенной молитве Председатель Центральной избирательной комиссии.
Он был самым узнаваемым политиком России, ибо его изображение красовалось на всех трансформаторных будках и высоковольтных вышках с непременным добавлением двух скрещенных берцовых костей. Он жил в скромной четырехэтажной вилле с надписью «Честные выборы» и горько сетовал, надолго запираясь дома, когда узнавал о подметных бюллетенях, приписках, «черном пиаре», подкупе избирателей, убийстве депутатов, «административном ресурсе», угрозах со стороны ФСБ, снятии через суд конкурентов, околпачивании пенсионеров, об урнах с двойным дном, о лидерах с тройной моралью, о выдвижении губернаторов на четвертый срок, о единодушном, из года в год, голосовании татар и башкир, о создании избирательных блоков-фантомов, о «голосующих против всех», о «голосующих сердцем», о «голосующих легкими», о «голосующих почками», о проникновении криминала в депутатский корпус. В промежутках между выборами он выглядел комильфо, участвовал в телепередаче «Без галстука», демонстрировал, как ловко попадает жеваным хлебным мякишем в лоб собеседнице. Однако в период выборов, особенно в день подсчета голосов, он выглядел ужасно, как человек, в которого ударила молния и которого, в целях обесточивания, зарыли в землю. Черный, обугленный, с безумными глазами, он был подключен к электронной системе «ГАС – ВЫБОРЫ», которая действовала на него как электрический стул. Когда специалисты подкручивали рукоятку, увеличивая процент голосов, поданных за проправительственные партии, он кричал от боли, изо рта у него шла пена, успокаивался лишь тогда, когда становилось ясно, что коммунисты в очередной раз проиграли.
Элита молилась в черном храме, среди магических зайчиков света, и было видно, что молитва услышана. Каждый из молящихся становился прозрачным как колба, в которой светился синий газ. Это синее свечение трепетало. В нем возникали сгустки тьмы и бледной пустоты, проявлялись пороки и похоти, были видны все преступления, которые совершались хозяевами синих газовых душ. Здесь собрались богохульники, святотатцы, предатели благодетелей, отцеубийцы, фальшивомонетчики, растлители малолетних, губители Родины, содомиты, тайные каннибалы, спасенные утопленники, вырытые из могил мертвецы, отравители колодцев, разорители кладбищ. Они составляли тесное братство, и тот, кому они возносили молитву, внимал их просьбам, стократ усиливая их порочность и греховность.
Патриарх подкинул свой бенгальский искрящийся жезл, и тот поплыл под куполом храма, похожий на колючую серебряную комету. Служки внесли в храм продолговатый сверток, обмотанный белыми бинтами, возложили на черный бархат стола, обмахивали кадилами, где тлели комочки кошачьей шерсти и кусочки козлиных копыт. Благовонный дым овевал кулек. Патриарх воздел над ним темные долгопалые руки, на которых ногти светились как зеленые гнилушки. Служки медленно разворачивали белые покровы, и на черном столе вдруг обнажилась хрупкая девочка. Тонкие ножки беззащитно вытянулись на мрачном бархате. Хрупкие ручки бессильно лежали вдоль голенького тельца. Белокурая головка на вымученной шейке была безгласно откинута. Виднелся ее крохотный нос, пухлые губки, нежный подбородок. Она чуть дышала, усыпленная сон-травой. Счастливчик испуганно взирал на эту беломраморную статуэтку, не понимая, зачем ее принесли.
– Ты уверен, – обратился он к Модельеру, – что мы находимся в нужное время в нужном месте?
– «Мой милый друг, нам никуда не деться, покуда не прольется кровь младенца», – прозвучал жуткий ответ.
Из царских врат, напоминавших черный колючий терновник, на шипах которого сидели разноцветные злые светляки, вышел служитель. Он был огромен, тучен. Его небольшое, гладкое темя напоминало округлое завершение пистолетной пули. Но уже от хрящевидных хищных ушей шло разрастание головы, страшное увеличение щек, утолщение шеи, от которой наплывами жира и мышц возникало огромное тулово. Оно было покрыто черной шелковой мантией с геральдикой тамплиеров, изображением лун и планет. В одной могучей заголенной руке служитель держал ритуальный серебряный кубок, оплетенный змеями, словно голова Медузы Горгоны, в другой, жилистой, голой по локоть, сжимал тоненький ножик с узким сверкающим лезвием и перламутровой рукоятью. Это был известный на всю Москву мясник Микита, в обычное время стоящий на рынке у размочаленной розовой плахи, сонно опираясь на огромный топор. Жрец Микита, расставляя под мантией толстенные ноги, приблизился к престолу, где возлежало хрупкое детское тельце, поставил на черный бархат тускло-серебряный кубок. Патриарх простер персты, которые светились, словно в них был зажат комок морской водоросли, возопил на исчезнувшем марсианском языке, лишь частично усвоенном эфиопами: «Эуао… Иауэ… Ыоую!..» Смысл речения остался неведом большинству собравшихся. Лишь вельможа по прозвищу Черная морда, понимавший язык истлевших костей, содрогнулся от ужаса и пал на колени. Воцарилась такая тишина, словно в храме образовался вакуум и исчезла сама среда, передающая колебания звука.
Жрец Микита приподнял хрупкую ручку девочки, которая в его кулачище казалась нежным стебельком, прицелился кабаньим мерцающим оком к запястью, где едва заметно билась синяя жилка, надрезал скальпелем и подставил кубок. Кровь побежала как сок из раздавленной вишенки, забила о дно кубка. Стал слышен звон иссякающей струйки, переходящей в легкую капель. Каждый всплеск капли сопровождался далеким громом, от которого сотрясались стены храма. Кровь из детской ручки быстро иссякла. Микита повторил надрез на другой руке. И снова звенела струйка, превращаясь в тихую капель, от которой сотрясались галактики, гасли звезды, летела по Вселенной тьма. Микита, знаток жертвоприношений, приподнимал одну за другой легкие ножки девочки, делал в подколенных сгибах надрезы, выпускал кровяные струйки. Хрупкое тельце содержало в себе мало крови, которая скоро иссякла. Девочка побелела как мел. В утончившемся тельце появилась нежная голубизна. Из губ вместе с дыханием улетучился последний румянец, и она умерла. Лежала на черном бархате, словно опустевшая белая раковина, и кровь на ее ногах и руках напоминала повязанные красные ленточки.
