Митрополит — тяжелый георгин темно-вишневого цвета, раскрыл свои мясистые лепестки властно и царственно, господствуя среди прочих цветов. Виртуоз любовался его зрелой, тяжеловесной красотой.
— Мы молимся о здоровье Святейшего, о продлении его дней. Злокозненные слухи исходят от тех архипастырей, которые сеют семена раскола в нашей церкви, обвиняют нынешнего Патриарха в том, что он слишком тесно прильнул к власти, не внемлет народному стону и ропоту. Я же, как вы знаете, Илларион Васильевич, всегда проводил и провожу политику соединения светских усилий власти и духовных радений церкви в деле укрепления основ православия и Государства Российского.
Митрополит благожелательно и твердо смотрел на Виртуоза. В его умных глазах было превосходство тысячелетней церковной традиции над краткосрочными и эфемерными претензиями светской власти.
— Ну, как рыбалка? — Виртуоз, посмеиваясь, обратился к партийному председателю Сабрыкину. — Слышали, что вы щучку вытащили на двадцать килограмм, а на ней кольцо времен царя Петра. Правда, что ли? — Виртуоз знал о рыбацкой страсти Сабрыкина, которой тот предавался в большей степени, чем партийным и думским заботам. — На уху бы хоть пригласили?
— Да кто это чепуху всякую разносит! — раздраженно ответил Сабрыкин.— Какая такая щука?
— Как? — делано удивился Виртуоз. — На партийном сайте вывешена фотография щуки и текст: «Золотая рыбка партии «Единая Россия». Загадайте желание». Я загадал.
— Какое же вы желание загадали? — недоверчиво, ожидая подвоха, спросил Сабрыкин.
Жесткий садовый василек ощетинился колючим соцветием, напрочь лишенным запаха.
— Желание мое скромное. Чтобы в нашей любимой партии появилась хоть одна голова, которая думала бы не о своем разбухшем кошельке, а о государстве. Иногда я смотрю на вашу толпу, и она мне напоминает стадо быков на водопое. Все одинаковые, жадные, тупые и травоядные. Зелень любят. — Виртуоз жестоко улыбнулся и отошел, перехватив злой и мстительный взгляд председателя.
— Боже мой, какой счастье! — Он раскланялся перед мэром Корольковой, с театральным обожанием созерцая ее девичье лицо, ставшее жемчужным под скальпелем пластического хирурга и пальцами массажиста, ежедневно втиравшего в щеки и подбородок дамы килограммы омолаживающих мазей. — Как бы мне хотелось побывать в вашем дивном городе! Опять белой ночью промчаться на катере по каналам, среди дворцов и парков. Не забуду, как мы пили с вами шампанское посреди Невы, чокались бокалами с крейсером «Аврора».
Белая лилия пленительно растворяла душистые лепестки, источала свежесть и девственность. И хотелось приблизить губы к цветку, растворить нежное лоно, целовать в интимную сердцевину.
— Петербург — город блестящих дам и изысканных кавалеров. Вы, Илларион Васильевич, самый завидный кавалер России, — чуть жеманно улыбнулась красавица, переступив тяжелыми, одутловатыми ногами.
Виртуоз, словно шмель, перелетал с цветка на цветок. Все цветы взрастали под ласкающим солнцем власти. Питались ее живительными лучами. Поворачивали в сторону властного светила чуткие венчики. Светило текло по небосводу, меняло свое расположение, и цветы следовали за ним, обращая в его сторону свои лепестки. Солнце власти переместилось от Ромула к Рему, и цветы, согласно своей природе, отворачивались от Ромула и тянулись к Рему. Это поведение царедворцев Виртуоз не мог изменить, даже если бы зажег над головой Ромула искусственное солнце.
Ромул появился в гостиной внезапно, порывистый, стремительный, исполненный раздражения, забыв о своей осанке Духовного Лидера. Его левая рука совершала резкие взмахи, а правая была прижата к бедру, словно он придерживал эфес сабли. Резко и неприветливо обменялся со всеми рукопожатиями. Подошел под благословение и, казалось, через силу, с брезгливостью, припал к пухлой фиолетовой руке митрополита.
— Прошу садиться, — кивнул на стол, занимая место в торце, нетерпеливо глядя, как рассаживаются приглашенные соратники. Виртуоз расценивал эти нервические проявления, как стремление вожака подтвердить свое главенство в стае, в которой обнаружились признаки неповиновения.
— Я хотел бы напомнить основные закономерности, на которых мы, с нашего общего согласия, создали образ нынешней российской власти. В основе образа лежит композиция «два в одном» и «один в двух» — разделение и слияние двух полюсов. Светского, политического, оговоренного Конституцией и представленного законно избранным Президентом Артуром Игнатовичем Лампадниковым. И духовного, неформального, основанного на глубинном народном доверии и мистическом чувстве, из которого родился статус Духовного Лидера России, представленного вашим покорным слугой …
Виртуоз потупил глаза, не позволяя читать в них всплески иронии и веселья, знаки острого внимания или скуки. Произнесенное Ромулом соответствовало зодиакальному символу Весов, на чашах которых, среди звезд и светил, поместились Ромул и Рем, оба небольшие и ладные, как две одинаковые гирьки. Стрелка весов совпадала с вертикалью, демонстрируя принцип вселенского равновесия, нарушение которого могло обернуться падением звезд и гибелью Вселенной.
— Вы знаете, как я люблю и ценю Артура Игнатовича. Он мой друг, почти брат. Я передал ему не просто мой малахитовый кабинет в Кремле. Я передал ему мои начинания, мои незавершенные деяния, передал страну, которую едва удалось спасти от исчезновения и которая требует непрерывных, неусыпных радений. Передавая ему власть, я думал также о вас, моих сподвижниках, благополучию которых я отдавал все свои силы, взращивая из вас деятелей национального масштаба. При неверном выборе преемника это благополучие могло бы оказаться под угрозой. Оно окажется под угрозой, если нарушится равновесие полюсов, и вихри дисгармонии сметут страну и ее правящий класс. Артур Игнатович — безупречный государственник, талантливый юрист, блестящий знаток Римского права. Но Закон, создающий материальный каркас государства, дополняется благодатью, дарованной в Духе. Две эти силы обеспечивают мощь государства. Так было в древнем Риме, в Московском царстве, в Сталинской «красной» империи. Государства падают, когда разрушается двуединство «два в одном» и «один в двух» …
Виртуоз отдавал должное лексике Ромула, в которую тот облекал запутанную политологию. Ту, которая была использована им, Виртуозом, для создания небывалой, двухкупольной архитектуры власти. Две главы единого собора покоились на сложных опорах, вертикальных столпах, горизонтальных растяжках, удерживались монолитом стен и фундаментов. Конструкция могла быть нарушена порывом ветра, или грунтовыми водами, или голубиной стаей, перелетевшей с одного купола на другой, или неравномерностью сусальной позолоты, покрывавшей купола, или ласточками, уносящими с куполов крупицы золота. Легкая птица склюет золотую крошку, равновесие нарушится, и собор начнет падать, купола провалятся, великолепное сооружение обрушится на головы молящейся паствы.
— Не забывайте, мы живем на замороженном взрыве. Невероятными усилиями я остановил, заморозил, заковал в ледяную глыбу народную ненависть. Я остановил революцию, казавшуюся почти неизбежной, когда алчные, хищные, ненастные волки проглотили все народное достояние. Всю нефть и газ, алмазы и пахотную землю, заводы и банки, и оставили голый, нищий, ненавидящий народ без средств существования. Революция, которая должна была разразиться, была бы страшнее революции семнадцатого года. Все светила экономики от Гайдара до Ясина, весь цвет управленцев от Чубайса до вас, господин Данченко, все сливки интеллигенции от Виктора Ерофеева до вас, господин Басманов, все мэры и губернаторы от Лужкова до вас, госпожа Королькова, были бы повешены на фонарях от Пушкинской площади до Манежа. Тротуары были бы скользкие от мозгов эстрадных звезд и руководителей телевизионных каналов, не правда ли, господин Муравин? По Москве-реке мимо ликующих толп поплыли бы трупы миллиардеров из списка журнала «Форбс», с обрезанными ушами и носами, и никто бы не смог распознать в них Вексельберга или Фридмана, Дерипаску или Прохорова. Сегодняшний гражданский мир обеспечен «глубокой заморозкой» всей социальной жизни, а также согласием и равновесием духовного и политического центров, братскими отношениями между Президентом страны и ее Духовным Лидером…
