– Признаться, удивлен, – произнес Лангустов, усаживая Бекетова на шаткий неудобный стул, покачивая на голой ноге стоптанным шлепанцем. – Когда мне сказали, что вы пришли, я подумал, что в моей комнате должен был появиться дракон с чешуйчатым хвостом, перепончатыми крыльями и ядовитым пламенем. На его зубах остатки растерзанных политических организаций, а в когтях – головы замученных политиков и идеологов. А вы приняли облик заурядного человека.
– Не стоит обманываться, – ответил Бекетов. – Приглядитесь, и вы заметите чешую.
– В моих правилах не пускать в свой дом врага. Но в вашем случае я сделал исключение. Мне захотелось посмотреть, как выглядит человек, изуродовавший весь идейный и политический ландшафт России. Вы оставили после себя мертвые овраги и ядовитые болота, где невозможна никакая жизнь. Мне хотелось увидеть того, кто загонял меня и мою партию в капканы и ловушки, как загоняют волков. Именно вы заставили меня и моих людей взяться за оружие. Благодаря вам несколько моих соратников все еще томятся в тюрьмах. Благодаря вам я изведал сладость ареста, мед тюремных пыток и вкус баланды, которой меня потчевали на зоне.
Все это Лангустов произнес с дрожанием маленьких красивых губ. Казалось, в нем бьется наркотическая судорога. Зеленые глаза горели, как два бронзовых жука.
– Видите ли, – ответил Бекетов, – я делал все, чтобы хрупкое государство не превратилось в Гуляйполе, по которому из конца в конец носятся стрекочущие тачанки и конные армии Буденного.
– Вы тот, кто десять лет сдерживал русскую революцию. Стравливал одних революционеров с другими. Не давал состояться союзам. Разрушал репутации с помощью грязных интернет-провокаций. Вы подкупали одних и запугивали других. Вы продлевали существование этого подлого режима, противного всем законам природы. Это вы не позволяли регистрировать нашу партию. Вы объявили ее фашистской. Вы подложили мне в постель проститутку и вывесили в Интернете интимные сцены. Это вы распространили слухи о моих гомосексуальных пристрастиях. Вы засылали в наши ряды шпионов, и один из них указал на склад автоматов, после чего арестовали меня и моих товарищей. Вы самый отвратительный и вероломный пособник Чегоданова и войдете в историю наряду с Малютой Скуратовым, Победоносцевым или Гришкой Распутиным.
В Лангустове трепетала истерическая судорога, от которой дрожала голая нога. В глазах жужжали два бронзовых жука. Бекетов чувствовал исходящую от Лангустова ненависть. Казалось, вот-вот последует взрыв. Кулак, усыпанный перстнями, ударит в Бекетова, и седоватая бородка остро вонзится в него.
– Вы правы, я мешал вам, потому что считал вас наиболее опасным среди всех возмутителей спокойствия. Вы один, со своим радикальным бесстрашием, своими ошеломляющими художественными поступками, своими изумительными книгами, могли стать катализатором революции. Остальные были рыхлыми говорунами, тусклыми резонерами, пошлыми критиканами. Поэтому я мешал вам, как мог.
– Вы хотите, чтобы я благодарил вас за это?
– Но отрицая и уничтожая, я вас берег. Я сорвал операцию ФСБ, в процессе которой на вас должен был наехать грузовик. Когда у вас изымали автоматы и надевали на вас наручники, вас должны были застрелить при попытке к бегству. Я не позволил это сделать. Прокуратура требовала для вас шестнадцать лет тюрьмы, но я повлиял на судью, и вам дали только четыре, и по моему настоянию через два года выпустили досрочно. Теперь я могу вам об этом сказать.
– Боже мой, я должен этому верить? Чем же я заслужил ваше расположение? – Зеленые жуки в глазницах шевелились, словно хотели улететь.
– Своими книгами. Я считаю вас великим писателем. Россия должна гордиться тем, что имеет такого писателя. И парадокс заключается в том, что ваши изумительные книги – плод ваших безумных похождений, ваших военных и революционных авантюр. То, что в моих глазах делало вас опасным для государства и побуждало меня подавлять вас, это же, воплощенное в романы и повести, восхищало меня и заставляло вам помогать.
– Действительно, парадокс, – произнес Лангустов, вдруг успокаиваясь, и вместе с ним успокоились бронзовые жуки, раздумав улетать. Электрическая судорога перестала терзать его плоть. Жар ненависти отхлынул.
– Я понял, что ваше творчество есть непрерывный репортаж о своей собственной жизни. Жизнь отстает от вашей способности ее изображать, и для того, чтобы не иссякали сюжеты, вы форсируете вашу жизнь, бросаетесь в авантюры, которые тут же переводятся в блистательные страницы. Поэтому, быть может, вы должны благодарить меня за свои злоключения. Я являюсь незримым соавтором ваших книг.
– Вы хотите, чтобы я поделился с вами гонораром? – захохотал Лангустов, и его седая бородка смешно задрожала. Он уже не выглядел враждебным. Красуясь, любовался серебряными перстнями.
Бекетов угадал в Лангустове единственное незащищенное место, куда мог проникнуть хитроумный замысел. Лангустов, агрессивный и недоверчивый, был изведен преследованиями и предательствами. Но он был восприимчив и доверчив, если речь заходила о его творчестве. Именно о творчестве гениального художника собирался говорить Бекетов. Так рыцари во время турниров били копьем в узкий прогал между шлемом и нагрудным доспехом, разрывая горло врагу. Так истребитель танков направлял снаряд под самую башню, пронзая сердцевину машины.
– Поразительно ваше описание пикника на берегу Гудзона в Нью-Йорке, где вы с двумя чернокожими жарили мясо и пили водку, а потом подрались. Как замечательно описана эта драка с черными бомжами под проливным дождем у дымного костра. Вы оглоушили камнем негра, а мимо проплывала баржа, и матросы смотрели на вашу драку. Это мое любимое место.
Лангустов самодовольно кивнул. Согласился с тем, что это великолепный образец современной прозы. Поощрял Бекетова на дальнейший разговор.
– А это описание ночного кафе на Монмартре, где вы курили гашиш, и огненная Эйфелева башня раскачивалась над Парижем, как маятник, и проститутка в красных чулках танцевала на столе, позволяя художникам целовать свою голую грудь, и вы вскрыли себе вену осколком стекла и написали на стене: «Натали», а потом лежали в клинике, и ржавое пятно на бинте напоминало бегущего зайца… Я перечитываю это место, наслаждаясь языком вашей прозы.
– Эта проститутка Натали умерла от передозировки. Ее нашли в канаве, недалеко от Сакра-Керра. – Лангустов мечтательно улыбнулся, то ли от сладостных парижских воспоминаний, то ли от творческих переживаний.
– И этот ваш рассказ о сербской пушке, которая обстреливала Сараево. Артиллеристы дергали за веревку, пушка с грохотом подпрыгивала, изрыгала дым. А усталые артиллеристы подносили новый снаряд. Они предложили вам дернуть за веревку, ваш снаряд разорвался где-то в центре горящего города, и вы гадаете, кого мог убить ваш снаряд – ребенка, женщину или пробегавшую мимо собаку. Это был ваш вклад в сербское сопротивление. Вечером вы пили с артиллеристами кислое вино, и во тьме, как огромный уголь, тлел подожженный город.
– Наутро на позицию приехал Караджич, он подарил мне книжку своих стихов, а я преподнес ему мою знаменитую «Боснийскую сагу».
