Свидание состоялось в роскошной квартире Паолы в Южанском переулке. Эта квартира была известна на всю страну благодаря многочисленным интервью, которые Паола давала журналистам в своем великолепном чертоге. То в старомодной аристократической гостиной. То в столовой, оформленной французским дизайнером. То в зеркальной спальне, которой позавидовала бы сама Помпадур. И даже в ванной, где хозяйка, как Афродита, вся в перламутровой пене, поднималась из джакузи.
В прихожей Бекетова встретила служанка с фиолетовой кожей, африканскими белками, малиновыми сочными губами. Она приняла от Бекетова пальто, открывая в улыбке ослепительные белые зубы. Стены прихожей были обиты коровьими шкурами, белыми, золотистыми, черными, пятнистыми. Бекетов подумал, что эти шкуры содраны с тех юношей и девушек, которых Паола запирала в своем телевизионном стойле и превращала в животных.
Из прихожей была видна кухня, с разноцветными ромбами и люстрой, напоминавшей космический корабль. А также, сквозь приоткрытую дверь, сверкала своим кафелем и фаянсом знаменитая ванная, в которой, казалось, плещется невидимое пленительное тело.
Бекетов снял испачканные грязным снегом туфли. Служанка опустила перед ним шлепанцы, отороченные мехом. На каждом сверкал крохотный бриллиант. Служанка помогала Бекетову надеть шлепанцы, и он видел ее бархатную темную грудь. Африканка пахла, как пахнут спелые, истекающие сладостью плоды.
Он вошел в гостиную, в которой не оказалось хозяйки, и у него было время оглядеться. Мебель медового цвета из карельской березы. Атласные, шитые серебром подушки на диване. Полки с коллекцией сосудов из цветного стекла, и в каждом, уловленный, трепетал голубой, изумрудный, рубиновый луч. На стене, в золоченой раме, портрет отца Паолы, писанный кистью модного художника. Надменное и одновременно трусливое лицо, властный и одновременно пугливый взгляд. Приоткрытые ненасытные губы, готовые вкушать, алкать и непрерывно, без устали, говорить что-то значительное и одновременно бессмысленное. Таким запомнился Бекетову этот демократический вития. Таким его увидел талантливый живописец.
Дверь из гостиной вела в библиотеку, где стояли высокие застекленные шкафы с фарфоровыми вазами. Дальше в приоткрытую дверь виднелась спальня – розово-голубая, с зеркальным блеском, соблазнительная и прельстительная, многократно описанная в бульварных журналах. Место таинственных и сокровенных встреч светской львицы со своими избранниками.
Из этого розово-голубого тумана, из зеркального блеска появилась Паола. Она приближалась к Бекетову в длинных, до пола, мехах, бесшумно ступая босыми ногами, с золотистой античной прической, в которой вольно сплетенная коса была уложена вокруг головы. Ее лицо было белым, с чуть заметным румянцем. Сильный нос, волевой подбородок и мягкие робкие губы делали ее похожей на отца. Бекетов искал на этом лице то знакомое, запечатленное множеством глянцевых фотографий выражение, в котором вульгарное и развратное сочеталось с застенчивым и целомудренным. Что, по-видимому, нравилось олигархическим женихам и богатым любовникам, украшавшим ее куртуазный список.
Она приблизилась к Бекетову, протянула руку для поцелуя. Прикасаясь губами к теплым холеным пальцам, он вдохнул исходящее от нее томительно-сладкое благоухание. Норковый мех колыхнулся, на мгновение блеснула телесная белизна.
– Не удивляйтесь, – обворожительно улыбнулась Паола, оглаживая сияющий мех. – Я примеряла мою новую шубу.
Отводя глаза от струящегося меха, где мелькнула соблазнительная нагота, Бекетов вновь подумал, что Паола превращает обезумевших от похоти провинциальных юношей в тупых бычков, с которых сдирают шкуры. А миллиардеров, посетивших ее спальню, обращает в песцов и норок, из которых шьет себе шубы.
– Здравствуйте, Андрей Алексеевич, рада видеть вас в моем тихом доме. – Царственным жестом она указала Бекетову кресло и сама уселась на диван из янтарной карельской березы. – Что привело вас к скромной девушке, столь далекой от предвыборных бурь и страстей?
Мех закрывал ее ноги, и только прекрасные ухоженные стопы с малиновым лаком ногтей чуть шевелились, дразня воображение.
– Не скромничайте, дорогая Паола. С тех пор как вы оставили шоу-бизнес и стали заниматься политикой, вы на глазах превращаетесь в ярчайшую политическую звезду. Уникальную среди потускневших светил, почти утративших свое излучение. Вы привнесли в политику тончайший эротизм, что делает вас кумиром молодежи. Те, кто когда-то участвовал в вашей волшебной передаче «Постель-3» или смотрел ее, – все они теперь устремились за вами в протестное движение. Вам бы следовало создать партию того же названия. – Бекетов произнес это с дружелюбной иронией, которую уловила Паола, благосклонно кивнув своей античной головой.
– Я не забыла, Андрей Алексеевич, как вы помогали мне найти себя в шоу-бизнесе. Как говорили с продюсерами, руководством телеканала. Тогда они воспринимали ваши указания как волю самого президента. Я считала президента моим покровителем, который платит мне добром за добро, полученное от отца. С тех пор, увы, многое изменилось. Вы ушли из Кремля, не вынесли деспотизма. Я пошла в политику, чтобы отстаивать идеалы, за которые всю жизнь боролся мой отец. Сегодня все граждане должны поднять голос, защищать свои права, свои свободы. Чегоданов, любимый соратник отца, оказался деспотом и тираном. Ему чужды европейские ценности, и он выродился в обыкновенного азиатского самодержца.
– Я читал ваше последнее интервью, где вы называли Россию «тупиковой страной», «пустырем истории». Где вы описывали «русскую идею» как синтез плахи и виселицы. Где все русские князья, цари и вожди – это палачи или слабоумные. Должен сказать, это очень смелое, блестящее интервью. Думаю, оно не понравилось в Кремле.
– Я продолжаю дело отца. Он недавно мне снился и во сне благословлял меня. Он одобряет мой переход из шоу-бизнеса в политику. Мы все осознаем себя гражданами, и нам отвратительна страна, где главную роль играют солдаты и попы-мракобесы. С одной стороны – плахи и виселицы, а с другой – герои и мученики, такие как боярыня Морозова и Анна Ахматова. – Паола подняла руку с двуперстием, изображая боярыню Морозову на картине Сурикова. На белом запястье блеснул золотой браслет.
– Но вы, дорогая Паола, многим рискуете. Чегоданов мстителен. Он не прощает измен. Он считает, что вы всем обязаны ему, и он видит в вас предателя. Это чекистское мышление или, если угодно, бандитское мышление. Из банды не отпускают живым. Говорю вам так, потому что чувствую на себе его ненавидящий взгляд. Ледяной взгляд змеи.
– Вы мужественный, честный человек, Андрей Алексеевич. Мы с вами похожи. Но вы действуете только из гражданских побуждений, а я – из чувства мести. Я мщу за отца. Я убеждена, что моего отца убил Чегоданов. Отец знал о нем нечто такое, что могло погубить Чегоданова. И он устранил отца. Какой-нибудь кагэбистский яд, какой-нибудь укол, и – разрыв сердца. Мама говорила, что незадолго до смерти он шептал ей: «Я знаю, он хочет меня убить!» В его смерти присутствует какая-то ужасная тайна. Папа приснился мне, босой, в белой рубахе, как мученик на церковной фреске. Он говорил мне: «Отомсти! Отомсти!» – Прекрасное лицо Паолы подурнело от ненависти, как на античной маске, у которой рот вдруг превратился в черную яму, а на лбу пролегла кривая морщина. – «Отомсти! Отомсти!»
