Мимо шел священник. Развевался его подрясник. Стучали тяжелые башмаки. Торчала заиндевелая борода. Курчавился поношенный тулупчик. Колом стояла высокая шапка. К нему выходили под благословение. Он останавливался, подставлял под поцелуй большую крестьянскую руку.
– Благословите, батюшка, – уже в спину священнику произнесла Елена. Тот вернулся, положил тяжелую руку на ее ладони. Целуя, она чувствовала исходящий от священника слабый запах дыма, елея и еще чего-то, что он принес с собой в Москву из далекого сельского прихода. Из метелей, пурги, желтых огней убогого храма.
Она вдруг вспомнила, как в детстве катилась на велосипеде по мягкой пыльной дороге. Впереди, в чистом поле, стояла сосна. Она приближалась к сосне и ощутила внезапное ликование, приближение небывалого счастья. Оставила велосипед на обочине, пошла к дереву, видя, как стеклянно светится хвоя, как ярким золотом наливается ствол. Когда приблизилась, из дерева вылетела птица, розовая, золотая, зеленая, с лазурными крыльями, с бриллиантовым хохолком. Улетела, оставив на всю жизнь ощущение дивной загадки, восхитительной сладости, свидания с чудом.
Еще вспомнила, как девушкой шла по зимней улочке родного городка и из форточки деревянного дома донеслись звуки рояля. Хлынули чисто, как волшебная влага. Оросили сугробы, корявые липы, покосившиеся заборы, щербатую стену магазина. И от этих пленительных звуков случилось преображение. На кирпичной стене магазина проступила старинная надпись. На ржавом кресте колокольни засверкали золотые крупицы. На зимнем замерзшем дереве задышали живые почки. На лице проходившей старухи открылась былая красота. А она сама испытала небывалое счастье. Позже она хотела узнать, кто так чудно играл на рояле. Но в деревянном домике не было никакого рояля, и природа волшебных звуков осталась для нее неразгаданной.
Вереница приближалась к собору. Храм Христа возник в сумерках, белый, грандиозный, с голубыми тенями на стенах, с ночным пылающим солнцем купола. Кругом мерцали вспышки полицейских машин. Постовые перекрыли набережную. Очередь, как непрерывная нить, исчезала в дверях собора, словно внутри, невидимый, вращался клубок.
Она вдруг подумала о Градобоеве и Бекетове. О мучительной путанице поступков и чувств, в которых она заплутала и в которых присутствовало что-то больное, нечистое, виной которому была она сама. Два одержимых страстями человека тянули ее в разные стороны, и эта раздвоенность была безрадостной и постыдной, разрушала ее, вела к ужасающим, еще неясным последствиям. Приближаясь к собору, к его золотому ночному солнцу, она молила, чтобы распались путы, исчезла постыдная двойственность, не сбылись ужасные предчувствия.
С мороза и тьмы она вошла в сияющий храм. Белое пространство было наполнено золотом, росписями, кострами свечей, сладкими дымами. Рокотали басы, струились женские песнопения, которые вдруг замирали, и раздавался одинокий, похожий на раскаты грома голос. Стеной стояли священники в фиолетовых клобуках и сверкающих митрах, их одеяния отливали голубым серебром и солнечным золотом. Людская вереница текла мимо них к возвышению с парчовым покрывалом, на котором стоял серебряный ларец. Люди крестились, поднимались на приступку, припадали к застекленному ларцу. Прижимались лбом, целовали, отступали. Их лица светились, они не хотели уходить, но их теснили другие. И снова поклоны, крестные знамения, поцелуи.
У Елены сладко туманились глаза от голубых дымов, от медовых голосов, от плывущих лампад, которые превращались в пернатые кресты, в лучистые звезды. Елена, шаг за шагом приближаясь к ларцу, пугалась. Видела, как трепещет вокруг ларца воздух, как витает над ним таинственная лучезарная жизнь. Вспоминала маму, воскресшую в этом лучистом пространстве. Лицо отца, который проплыл, исчезая в царских вратах. Градобоева с тем редким, наивным выражением, с каким иногда смотрел на нее. Бекетова, чьи глаза вдруг останавливались, наполнялись таинственным светом, словно он видел далекое, встающее над лесом облако.
Теперь и ей выпало подняться на ступеньку, наклониться над серебряным ларцом. Под стеклом, среди драгоценных камней, она увидела выцветшую ленту, когда-то обнимавшую бедра и живот Богородицы. И вдруг ощутила легкое сжатие своего живота и бедер, словно пояс оказался на ней, и она, опоясанная, замерла от счастья. Не верила в чудесный подарок. Только и сказала: «Люблю», медленно отступя от ларца, продолжая касаться пальцами его серебряной стенки.
Умиленная, радостная, она шла к выходу из храма мимо священников в фиолетовых клобуках. Услышала за спиной крики, визги. Оглянулась. В храм, расталкивая богомольцев, выдираясь из рук служителей, вбежали три девушки, босоногие, в трусиках, с голой грудью, с лицами, раскрашенными яркой краской. Они подпрыгивали, трясли распущенными волосами, проскакали мимо священного ларца. От них отпрянула стена поющих священников. От их шальных скачков колыхнулись свечи в подсвечниках. Гибкие, цепкие, неистовые, как молодые ведьмы, девушки закружились в храме, взмахивали руками, выбрасывали вперед голые ноги. Пели:
Мы безумные мартышки,
У нас бритые подмышки.
Мы проворны и ловки,
У нас бритые лобки.
Богородица, проснись,
Чегодановым займись.
Повстречай его в леске
И повесь на пояске.
На них набегали служители. Кто-то из богомольцев хватал их за руки. Они вырывались, визжали, хохотали. Елена видела их блестящие зубы, раскрашенные лица, голые подскакивающие ноги. Их вытащили из храма. Охранники окружили стеной святыню, оттеснили очередь. Пение смолкло. В храме стоял нестройный ропот смятения и ужаса. Елене казалось, что в воздухе повисла мгла и витали кольца желтого дыма.
Угнетенная, Елена шла по Остоженке к месту, где оставила машину. В храм ворвалась панк-группа «Бешеные мартышки», которая участвовала в протестных маршах и митингах. Теперь же чьей-то злокозненной волей была направлена в храм, где совершила святотатство. Елена чувствовала свою неявную причастность к этой скверной выходке. И в душе, где недавно царила тихая радость, теперь опять были смута, страх, предчувствие близкой беды.
Рядом с ней затормозил огромный черно-стеклянный автомобиль. Стекло опустилось, и Елена увидела красивое женское лицо, ворот норковой шубы, бриллиантовые серьги и сверкающие темные глаза.
– Вы Елена Булавина? Прошу вас, садитесь.
Дверца приоткрылась, и Елена, повинуясь сверкающим зовущим глазам, села в автомобиль, рядом с женщиной. Женщина источала силу, свежесть, запах духов, благоухание дорогого меха.
– Меня зовут Клара. Мы мельком встречались в Кремле, когда там работал господин Бекетов. – Женщина вела машину, и Елена видела на руле ее холеные, в перстнях руки. – Я хотела вас повидать. И, видите, случай помог. Мы живем в ужасное время. И вы, и я, мы вовлечены в чудовищные игры, которыми тешут себя мужчины. Желая друг друга уничтожить, они уничтожают нас, надеясь таким образом подорвать соперника. Я присутствовала при одном разговоре, из которого поняла, что вам грозит опасность. Господина Градобоева, с которым вы, по всей видимости, очень близки, хотят остановить, причинив вред вам. Господин Чегоданов отверг этот гнусный план. Но господин Божок иногда действует по собственному усмотрению. Вам нужно уехать. Нужно бросить все и уехать, чтобы за вами вырос непролазный лес, выпал непроходимый снег и ваших следов не нашла ни одна ищейка. Поверьте моему предчувствию. Идите вслед за птицей, которая в детстве вылетела из сосны. Идите вслед за музыкой, которая звучала из форточки заснеженного особнячка. Они вас зовут. Бегите!
