Когда завершилось первое действие, и занавес опустился, и хрустальное ослепительное солнце зажглось на лепном потолке, в золотой ложе рядом с Президентом сидел Избранник, тихий, спокойный, милый. Белосельцев направил в ложу бинокль, скользнул по синему бархату президентской жены, по голой шее вельможной дочери, по седовласой голове Президента и увидел увеличенное оптикой, утонченное лицо Избранника. И туманный, загадочный зайчик света у его переносицы.
– Мы можем идти, Виктор Андреевич, – удовлетворенно произнес Гречишников, – они допоют без нас. Мы же позволим себе легкий ужин и немного виски. Выпьем за упокой друга всех дураков и ваххабитов.
Утром, включив телевизор, Белосельцев услышал Указ об отставке Премьера и о назначении Избранника временно исполняющим обязанности Премьер-министра, до утверждения его кандидатуры Думой.
Часть третья.
Операция «Камю»
Глава 20
Белосельцев пытался понять, кем являются люди, которым он вручил свою волю. Кто они, истребляющие репутации властных персон, сталкивающие лбами могущественных политиков. Они не входили в известные партии, не работали в правительственных учреждениях. Не мелькали на лакированных журнальных обложках, не оставляли следа на телевизионных экранах. Как тени, входили в самые закрытые коридоры, в недосягаемые, секретные кабинеты. Их принимали богачи и министры, генералы и иностранные послы, выслушивала своенравная президентская Дочь. Их власть опиралась не на деньги или военную силу. Она была необъяснима, таинственна, сродни волшебству, магическому знанию.
Быть может, они были членами тайной ложи, чья грибница глубоко залегала в трухлявой сырой подстилке, в которой умирали деревья-великаны брежневской поры, искусно подпиливаемые загадочным чекистом Андроповым. Или они были сохранившейся, глубоко законспирированной политической разведкой Ленина, пережившей космическую катастрофу «перестройки», массовое вымирание пупырчатых коммунистических ящеров. Или, быть может, они составляли часть глобального секретного братства, соединяющего спецслужбы мира, неуязвимого и всесильного, о котором вскользь, под тенью африканской акации, поведал ему Маквиллен, мистик, энтомолог, разведчик.
Белосельцеву казалось странным и угрожающим обиталище в загадочном «Фонде» на Красной площади. Из комнаты с зеркальными окнами, с батареей цветных телефонов, с молчаливыми безликими персонажами, словно тени скользящими по сумрачным коридорам, из кабинета, в котором когда-то размещался Троцкий с черными солнышками слепящих очков, а теперь чуть слышно шелестели компьютеры, перелистывая прозрачные многоцветные страницы, – из этой обители велось управление огромной страной. Методом иглоукалывания, возбуждая и угнетая, держали в повиновении страну, которая, как изнывающая от недуга, обессиленная женщина, лежала под светом ламп и не могла разродиться. Люди в масках вкалывали препараты в ее огромный дышащий живот, где в судорогах боли перекатывался незримый младенец.
Белосельцеву мнилось, что комната «Фонда» с дубовыми переплетами, медными шпингалетами и дверными ручками, была лишь малой, выходящей на поверхность частью подземного царства, проточившего под Москвой множество туннелей и коридоров, подземных ходов и штолен, соединяющих «Фонд» с центрами власти. Если сесть в незаметный лифт, спрятанный в глубине коридора, поместиться в хрустальную капсулу, бесшумно летящую вниз, то окажешься вдруг на подземном перроне, откуда маленькие голубые вагоны с молчаливыми, в военной форме, вожатыми помчат в подземных туннелях, не сливаясь с поездами метро, минуя мрамор, огни, суматошные толпы, причаливая к безымянным подземным станциям. Бесшумные лифты вознесут тебя ввысь, и ты окажешься в кремлевском кабинете с малахитом и мрамором, с президентским трехцветным штандартом. Или выйдешь из лифта и шагнешь в алтарь огромного храма, изукрашенного настенными росписями, с гудящей многоликой толпой, ожидающей выход Святейшего. Патриарх, облаченный в золотые одежды, смотрит в зеркало на солнечное свое отражение, расчесывает седые мягкие пряди, обрызгивает их французскими благовониями. Медленно подымает перед зеркалом золоченый рукав, легким рокотом пробует голос, готовя его для возглашений. Или, минуя охрану, окажешься в кабинете военного министра с огромным глобусом, бюстом Петра, картой театров военных действий.
Москва со своими церквами, дворцами, проспектами, с высотными зданиями и кольцевыми дорогами имеет подземное отражение. Опрокинута вниз остриями и шпилями. Смотрит на себя окаменелым подземным взглядом в зеркало преисподней. Белосельцеву казалось, что и к нему из «Фонда» запущен тончайший световод, позволяющий наблюдать его всякую секунду. Читать его мысли. Вот и теперь, когда он лежит на диване, смотрит на коллекцию бабочек, на черно-зеленых ураний, пойманных на берегу никарагуанской Рио-Коко, кто-то, улыбаясь, следит за его безумной фантазией.
Зазвонил телефон. Не стоило сомневаться, что это звонит Гречишников, и в первых словах его будет упоминание о бабочках.
– Особенно хороши уранииды из Центральной Америки, когда на них падает неяркий свет московского утра, зажигает на черно-бархатных крыльях изумрудные лампасы. – Гречишников смеялся, зная, какое впечатление произведут на Белосельцева его слова. – Представляю, как ты устал… Как хочется растянуться и подремать на родном диване… Но есть неотложное дело… Приезжай немедленно в «Фонд»… Дело, не терпящее отлагательств. – Похожими на приказ словами Гречишников оборвал разговор.
Разумеется, он никуда не поедет. Не подчинится приказу малопонятного, несимпатичного человека, возомнившего себя начальником Белосельцева. Останется лежать на диване. Забудет обо всем случившемся, уедет на дачу, где станет рассаживать разросшиеся душистые флоксы, подкапывать совком мозолистые клубни георгинов, чешуйчатые луковицы отцветших тюльпанов. Или отправится в Сергиев Посад, где чудесная, с золотой короной, голубыми куполами, святая Лавра, и каменный древний собор, и в бархатном сумраке серебряная рака Преподобного, к которой он прижмется лбом и шепчущими губами, вымаливая прощение за совершенные грехи. Или сядет на вечерний псковский поезд, и наутро – солнечный разлив Великой, хмурый кремль, стена с лопухами, где когда-то находился черный влажный раскоп археологов с остатками гнилых мостовых, горелых истлевших срубов и девушка с зелеными глазами, его милая Аня.
Он знал, что не сядет на псковский поезд, не прижмется губами к серебряной раке, не опустится у заросшей клумбы перед влажными купами флоксов. А встанет и отправится в «Фонд».
Гречишников встретил его прямо на улице, у цоколя Василия Блаженного. Выглядел озабоченным, тревожно смотрел по сторонам – на Лобное место, на Спасские ворота, на мерцающее пространство Красной площади, словно ждал кого-то. Белосельцев рассеянно всматривался в отдаленную нежно-розовую стену Кремля с остроконечными синими елями. Левее Мавзолея, на узкой четырехгранной колонне, угадывался бюст Сталина с красной капелькой живых цветов. И вдруг – вспышкой в мозгу – мысль. Сталин не зарыт в землю, не превратился в прах, а лишь помещен в подземный, сокрытый от глаз мавзолей. Лежит под стеклом в саркофаге. В таинственный склеп ведет потайной ход из помещения «Фонда», и при желании можно туда проникнуть.
