Книга Идущие в ночи, страница 68. Автор книги Александр Проханов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Идущие в ночи»

Cтраница 68

– Нет лекарств…– сказал худой, с затравленными глазами врач. – Нет анестезии… Нет ампул с кровью… Боюсь оперировать… Возможна гангрена…

Махмут поднес к его рту тяжелый пистолет Стечкина и, мерцая красным налитым оком, сказал:

– Сделаешь, как учили…

Пылала печь, наполняя операционную теплом и чадом. Поставленные высоко, сияли лампы. Басаева раздели, совлекли мокрую, изрезанную осколками одежду, сбросили с изувеченных ног бахилы. Он лежал голый, с дрожащим животом, иссеченный порезами, с полуотломленной ногой, высоко задрав кадык и черную свалявшуюся бороду. Сестры омывали теплой водой раны, кидали в ведро розовые тампоны. Верка смотрела на вздрагивающий живот с грязным пупком, на волосатые ноги, которые любила целовать, прижимаясь щекой к теплой твердой стопе. Чувствовала дурной запах пота и крови. Шептала:

– Господи, Христе Боже, спаси его!.. Всю жизнь тебе буду молиться!..

Басаев видел пылающие над головой стеклянные лампы, врача в маске, блестящие, окутанные паром инструменты. И в наркотическом дурмане ему казалось, что он лежит в мечети, сияют светильники, развешены по стенам литографии с изображением священного камня Кааба, минаретов Медины, и на раздвоенном, как жало змеи, клинке начертана премудрость Пророка. Белобородый, в зеленых одеяниях, мулла склоняется над ним и читает большую книгу, перевертывая страницы с нарядными узорными буквицами. И это книга его жизни, записанная мудрецом.

Они с отцом чистят в саду арык, мотыгами углубляют русло, пускают воду к цветущей корявой яблоне, вода сверкает, омывает морщинистый ствол, и отец устало улыбается, кладет коричневую древовидную руку на его детскую голову. Русская баба в белой больничной рубахе, с огромным животом лежит на полу, у ног автоматчика, у нее веснушчатое, с растрепанными волосами лицо, она кричит, трясется, задирает рубаху, обнимает вздувшийся, ходящий ходуном живот с лиловой полосой пигмента. Голубое, с прозрачной студеной дымкой ущелье, слюдяная змейка реки, и орел, раскрыв глазированные блестящие крылья, парит в воздушных потоках, и ему хочется стать орлом, опереться крыльями на огромный, уходящий в глубину столб синего воздуха… Песчаный откос, поросший осенним кустарником, на дороге горит колонна, ее забрасывают куделями дымных гранат, добивают из пулеметов, и грузовик с брезентовым кузовом, охваченный пламенем, медленно падает в пропасть, в кабине обомлелое, с раскрытым ртом, лицо солдата… Танцы в горном селе, женщины в долгополых платьях, мужчины в белых курчавых папахах, за столом родня и соседи, блюда с золотым виноградом, и он так любит этот стол, и резную листву виноградника, и далекую, с белой вершиной, гору, и материнское, с грустными глазами лицо… Атака в горном ущелье, он карабкается в колючих кустах, матерится, подгоняя вперед атакующих, и друг Илияс оглянулся на него с веселой улыбкой, качнул стиснутым в кулаке автоматом. Он стоит, опершись на посох, смотрит с горы на белых недвижных овец, на дорогу под низким солнцем, по которой удаляется женщина в красных одеждах, и больная и сладкая мысль, что это уже было однажды – и зеленые холмы, и овцы, и пыльная, согретая солнцем дорога, и одинокая женщина в красных одеждах. Русские пленные у кирпичной стены, обгорелые и контуженные, грохот близкого боя, и маленький рыжебородый Адам ждет его кивка и команды, проводит по стене пламенеющим дулом, осыпая и заваливая пленных.

Белобородый мулла в зеленых одеяниях перестал читать. Воззрился, вопрошая, что вычеркнуть из книги, а что оставить, чтобы оставшееся он мог взять с собой на небо. А он не может ответить, все переплелось в его жизни, срослось корнями и кроной, пронизано светом и тьмой. Мулла приближает к нему раздвоенный, с начертаниями Пророка меч, вводит в плоть, рассекает надвое его жизнь, отделяя добро и зло, и такая страшная боль, такой звериный рык…

Хирург в зеленом облачении, с белой марлевой повязкой, пилил ему ногу визгающей блестящей пилой. Одноглазый Махмут навалился на плечи Басаева, удерживал ходящее бурунами тело. Верка держала в ладонях окровавленную, с черными пальцами, стопу, которую так любила ласкать. Басаев хрипел на операционном столе, крутя лысым черепом с набухшими синими венами:

– Буду жить!.. Русских сук постреляю!.. «Арби», я – «Первый», ответь!..

Глава четырнадцатая

На подмосковной даче, среди огромных заснеженных елей, в голубых мягких сумерках горели просторные золотые окна. Укрытая бором, окруженная влажными, пышными сугробами, в стороне от Успенского шоссе, откуда не долетали звуки проносящихся лимузинов, усадьба принимала гостей. Голодные гости, предвкушая угощение, уповая на важные и интересные встречи, оставляли на очищенной автомобильной стоянке свои «мерседесы», «вольво» и джипы с охраной. Сопровождаемые слугами в серебряных галунах, шли на крыльцо, вдыхая по пути сладкий прохладный воздух, сбрасывали свои пальто, норковые и песцовые шубы на руки привратников. Ступали в гостиную, где их принимал хозяин виллы Парусинский, влиятельный банкир, властный и тонкий политик, владелец телевизионных компаний, газет, нефтяных концернов, алюминиевых и сталелитейных предприятий, приближенный к сокровенным центрам власти.

Приветливый, не переставая улыбаться, он пожимал руки друзьям, нежно целовал пальцы их женам, был без галстука, с распахнутым воротом, в мягком джемпере. Болезненный на вид, сгорбленный, заметно лысеющий, с неопрятными клочками волос на восковом желтом черепе, он был ярок в речах, подвижен, ласково и зорко блистал черными умными глазами. На его пальце, покрытом черными волосками, сиял золотой перстень с тяжелым алмазом. Каждый, кому он пожимал руку, на секунду попадал в сверкающие лучи, получал сладкий ожог, словно хозяин прижимал драгоценный алмаз ко лбу вошедшего, оставляя невидимый сверкающий оттиск.

На вилле был «вечер открытых дверей», как в шутку объяснял свои приглашения Парусинский. Сюда без всякого повода, а лишь для того, чтобы пообщаться и повеселиться, сзывались влиятельные и известнейшие люди Москвы, каждый из которых был значим и почитаем в определенном кругу московской знати. Был «агентом влияния», как весело шутил Парусинский. Это влияние было необходимо использовать в канун президентских выборов, чтобы согласованной в этих кругах кандидатуре, принятой в результате множества переговоров, обещаний, посулов, была оказана на выборах широкая поддержка. Представители деловых кругов, художники и артисты, военные и разведчики, церковные иерархи и журналисты, каждый находя свой личный и групповой интерес, должны были поддержать человека, которого уже выбрал Парусинский и который обещал посетить сегодняшний вечер.

Гости, беседуя, обмениваясь новостями и сплетнями, разошлись по широкой деревянной гостиной, в которой жарко пылал камин, горели узорные светильники, и за огромными, во всю стену, окнами синели сумерки, лежали на древних черных елях пласты свежего снега, и в деревьях, удаляясь вдоль расчищенных тропок, туманились, словно белые луны, шаровидные фонари.

Хозяин расхаживал среди гостей, улыбаясь, раскланиваясь, почти не вмешиваясь в разговоры, давая этим разговорам завязаться, сплестись в тесную ткань, чтобы гости ощутили себя частью единого сообщества, связанного дружбой, интересами, близким будущим, где каждый найдет свое блистательное место, окружая нового властителя. Его приезд ожидался, гости нет-нет да и взглядывали на парадную дверь, не появится ли там маленькая ладная фигура загадочного, стремительно вознесшегося человека.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация