– Понятно, – кивнул Редфилд.
– Насколько я понимаю, – вмешался Мейсон, – суд собирается
сейчас объявить перерыв?
– Да, – бросил судья.
– Я считаю, что при данных обстоятельствах мне должно быть
позволено задать свидетельнице один или несколько вопросов до того, как
заседание прервется.
– А я считаю иначе, – отрезал судья. – Я полагаю, что
судебному процессу уже нанесен ущерб, и не хочу дальнейших осложнений, пока мы
не разберемся, с чем имеем дело.
– В таком случае, – сказал Мейсон, – я предлагаю вам самому
поинтересоваться у свидетельницы, почему она считала нужным иметь при себе
револьвер и что за опасность ей угрожала.
– Зачем? – спросил судья Киппен.
– Видите ли, я не сомневаюсь в том, что тот, кого она так
боялась, был не кем иным, как Стивеном Меррилом.
Гамильтон Бергер вскочил.
– Вот вам, Ваша Честь, типичный пример того, о чем я вас
предупреждал! Защитник знает, что это его заявление немедленно подхватят
газеты. Оно, несомненно, не имеет под собой никаких оснований, но послужит
лакомым кусочком жадным до сенсаций писакам…
– Так оно и случится, мистер обвинитель, – кивнул судья
Киппен. – Но мистер Мейсон, я думаю, не стал бы сообщать суду того, чего не
рассчитывает доказать.
– А я предполагаю, что он не собирается затруднять себя
доказательствами, – сказал Бергер. – Думаю, он просто воспользовался
возможностью сделать заявление, абсурдное по сути, но корректное по форме, от
которого суд при нынешнем стечении обстоятельств не может позволить себе
отмахнуться. Поэтому я присоединяюсь к мистеру Мейсону в его просьбе позволить
ему задать свидетельнице вопрос здесь и сейчас, чтобы воспрепятствовать
кривотолкам – хотя бы на этой стадии.
– Очень хорошо, – не скрывая злости, сказал судья Киппен. –
Суду не нравится, что его постоянно пугают шумихой в прессе. С другой стороны,
суд признает тот факт, что у нас в стране пресса свободна, а это слушание –
открытое. – И, крутанувшись в кресле, он повернулся к Хелен Чейни. – Так зачем
вы носили с собой оружие?
– Для самозащиты.
– От кого?
– От любого, кто мог причинить мне зло или угрожал бы этим.
– Раньше вы это делали?
– Нет.
– Почему же начали носить оружие теперь?
– Потому что мистер Олдрич приобрел его для меня.
Лицо судьи Киппена заметно побагровело.
– Мисс Чейни, – нарочито мягко сказал он, – вы уклоняетесь
от ответа на вопрос. Суд может заставить вас отвечать, если сочтет нужным, но я
хочу, чтобы вы перестали вилять и сделали это добровольно. Вы меня понимаете?
– Да, Ваша Честь.
– Так почему вы стали носить оружие?
– Потому что мне угрожали.
– Кто?
– Это имеет значение? – спросил Бергер, вновь вскакивая с
места. – А если это никоим образом не связано с настоящим делом? Допустим, речь
идет о человеке совершенно постороннем? Не вмешиваемся ли мы в личную жизнь
мисс Чейни и не пытаемся ли получить от нее сведения несущественные и к делу не
относящиеся?
– Мисс Чейни сама на это напросилась, – буркнул судья. – Протест
отклоняется. Отвечайте на вопрос, мисс Чейни.
– Мне угрожал Стив Меррил.
Зал замер. Судья, нахмурившись, разглядывал свидетельницу,
просчитывая, по всей вероятности, возможные варианты развития взрывоопасной
ситуации.
– Мисс Чейни, вы не могли бы рассказать, в чем конкретно
заключались угрозы?
– Стиву Меррилу нужны были деньги. Его требования с самого
начала были непомерными и абсурдными. Он позвонил мне в тот день, день своей
смерти, вскоре после полудня, сказал, что должен срочно расплатиться с долгами,
и пообещал, что отзовет иск по пересмотру нашего развода, если я дам ему денег.
– Где же тут угроза? – спросил судья Киппен.
– Он угрожал раньше – когда выставил иск.
– Чем именно?
– Угроза была завуалированной. Он сказал, что мне не дожить
до свадьбы с Мервином Олдричем, если я ему не уступлю.
– Что ж, – вздохнул судья Киппен, – дело скорее
запутывается, чем проясняется. Думаю, нам не следовало вторгаться в эту
область. Я сделал это только по просьбе обвинителя.
Гамильтон Бергер собрался уже было что-то ответить, но
передумал.
– Я хотел бы, чтобы суд поинтересовался у свидетельницы
точным размером суммы, затребованной Стивеном Меррилом в день его смерти, –
сказал Мейсон.
– Почему вы так ставите вопрос? – недоуменно поднял брови
судья.
– Потому что это может иметь значение.
– Не вижу, какое.
– Предположим, – сказал Мейсон, – речь шла о семи с
половиной тысячах долларов.
– Ну вот, мистер Мейсон, вы опять намекаете на какие-то лишь
вам одному известные факты, искусно избегая при этом опасности быть обвиненным
в инсинуациях, – покачал головой судья.
– Я сам задал бы мисс Чейни этот вопрос, если бы мне
позволили, – возразил Мейсон. – Но поскольку меня лишили возможности задавать
вопросы свидетелю непосредственно, я имею право предложить заняться этим суду.
– Суд задаст один-единственный вопрос и тут же объявит
перерыв, – постановил судья. – Прочие ваши пожелания, мистер защитник,
приберегите для следующего раза, сейчас суд не желает их выслушивать. Задаю вам
этот вопрос, мисс Чейни. Сколько денег просил у вас Стивен Меррил?
– Не просил. Требовал. Ему нужно было семь с половиной тысяч
долларов.
В зале на несколько секунд воцарилась такая тишина, что
казалось – можно было услышать, как пролетит муха. Затем судья Киппен с такой
силой стукнул молотком по столу, что рукоятка молотка треснула.
– Суд прерывает заседание до десяти часов завтрашнего утра.
Секретарь, я возлагаю на вас личную ответственность за сохранность этих
вещественных доказательств. Передайте их мистеру Редфилду и возьмите у него
расписку. Никому иному и пальцем не дозволяйте к ним притронуться. Мистер
Редфилд, вы тоже лично отвечаете за сохранность вещественных доказательств,
пока они будут находиться в вашем распоряжении. Это все.
Судья встал и, сердито мотнув головой, направился к себе в
кабинет.
Бейлиф открыл двери зала. Те, кто осаждал двери снаружи,
пытаясь подслушать, о чем говорилось в зале, оказались отброшенными дверными
створками и хлынувшей наружу публикой. Не прошло и тридцати секунд, как
телефоны на этом этаже, а также этажом выше и этажом ниже были захвачены
репортерами, лихорадочно набиравшими номера своих редакций, чтобы продиктовать
стенографам сенсационные сообщения.
