– Ты наглец! – вскипела Мария Григорьевна. – Завел семью –
изволь сам и обеспечивать! Машина! Квартира! Да у меня и денег-то нет!
И тут Игорь стал спокойно рассказывать. У Боярской чуть не
случился удар. Парень откуда-то узнал правду про Горнгольц.
– Чушь, – попыталась сопротивляться Боярская. Но Игорь
только усмехался:
– У вас под мышкой татуировка! Откуда?
– Я никогда не скрывала, что сидела в лагере Горнгольц, –
деланно равнодушно ответила Мария Григорьевна, – тебе об этом тоже великолепно
известно. Фашисты клеймили заключенных.
Игорь усмехнулся:
– Можете вешать лапшу на уши кому угодно, но не мне,
историку, который как раз занимается изучением жизни узников концлагерей. Номер
у вас на запястье – это клеймо, а под мышкой – группа крови, наколка эсэсовцев.
Вы – Лиззи Виттенхоф и станете платить мне за молчание.
– Ты сумасшедший! – прошипела Мария Григорьевна. – Я
Анна-Мария Зайцевская!
И тут Игорь вытащил из кармана пожелтевшую, смятую на сгибах
бумажку.
– Вот смотрите, но только из моих рук.
Мария Григорьевна глянула на листочек… «Список тел,
отправленных в крематорий 17 апреля 1945 года». Пятой по номеру шла Зайцевская.
– Вы присвоили ее документы, – пояснил Игорь, пряча бумажку,
– есть еще одно обстоятельство… Ладно, согласен, передо мной полька,
несчастное, измученное создание, скажите, вашего пожилого приятеля и коллегу
Ладожского тоже держали в Горнгольце?
– Наверное, Люба рассказывала тебе нашу семейную историю, –
хмуро сказала Боярская, – мы с Германом познакомились в лагере.
– Вас вместе привезли?
– Я полька, он русский, нет, конечно. Когда меня доставили в
Горнгольц, Герман уже был там, он очень помог…
– Ладно, ладно, – отмахнулся Игорь, – давайте без заученных
ролей. Ну-ка, напомните, какой номер у вас на запястье?
– Gz 157659, – заученно ответила Боярская.
– Ага, – кивнул Игорь, – а у Ладожского Gz 157658,
получается, что вы стояли в одной шеренге к татуировщику, в затылок.
Мария Григорьевна опрокинула стакан с водой. Действительно,
Кирилл-Гюнтер сделал татуировку сначала Ладожскому, а потом ей. В машинке
переставлялась автоматически последняя цифра, но никто до сих пор не обратил
внимания на последовательность номеров, такая идея пришла в голову лишь Игорю.
– Хорошо, – быстро сказала Мария Григорьевна, – машину
получишь послезавтра, в качестве подарка на свой день рождения.
Игорь кивнул:
– Лады.
– Надеюсь, ты не станешь дальше распространять пришедшие
тебе в голову глупости? Игорь гадко улыбнулся.
– Мое благосостояние зависит от вашей жизни и работы! Стану
заботиться о вас, милая тещенька!
– Они намазали ядом шампур! – завопила я. Олег спокойно
возразил:
– Нет, Валерий влил яд в вино, которое пил Игорь. Парень,
увидав ключи от машины, расслабился в успокоился, решил, что теща испугалась до
колик и будет платить. Валерий – опытный токсиколог. Доза отравляющего вещества
была составлена так, чтобы убить парня примерно через двенадцать часов. То, что
он напоролся на шампур, чистая случайность, но она сильно облегчила задачу.
Малограмотный доктор из сельской больницы ни на секунду не засомневался, что у
несчастного столбняк, впрочем, отдельные симптомы и впрямь были похожи.
Первые недели после похорон Валерий и Мария чувствовали
некоторую тревогу. Пожелтевшую бумажку, список трупов, они так и не обнаружили
в вещах Игоря, но больше никто не пытался их шантажировать, и парочка вздохнула
свободно.
Затем настал час Любы.
Олег взлохматил свои и без того торчащие в разные стороны
волосы.
– Вообще говоря, бедной Любе просто не повезло. Мария
Григорьевна была очень недовольна младшей дочерью. Та не пошла в науку,
занялась торговлей, открыла секс-шоп. На взгляд матери, Люба оказалась просто
дурочкой, а после смерти Игоря вообще стала заговариваться. Сначала ударилась в
мистику. Связалась с такими же ненормальными, как сама, ходила на какие-то
сборища, занималась вызовом духов. Мария Григорьевна только головой качала,
слушая, как дочь на полном серьезе вещает:
– К нам приходил Наполеон, велел быть осторожными, двадцать
второго августа грядет конец света!
Но потом, слава богу, Люба слегка поостыла, забросила
спиритизм, увлеклась Интернетом, просиживала ночи в сети, утром, невыспавшаяся,
но воодушевленная, рассказывала матери о своих новых знакомых. Мария
Григорьевна делала вид, что ей интересно. В разговорах чаще всего мелькали имя
и фамилия Вики Виноградовой. Скоро Боярской стало казаться, что она знает
Виноградову лично. Впрочем, Вика нравилась Марии Григорьевне. Похоже, она была
целеустремленной и могла в положительную сторону повлиять на ее более чем
неразумную дочь. Но потом Люба загрустила – Вика уехала в Лондон.
Еще через некоторое время Люба стала дерганой, принялась
говорить о скорой смерти, вновь начала бегать к медиуму и вертеть блюдечко.
События шли по нарастающей. Люба простудилась, попробовала лечиться
закаливанием, кашляла…
Однажды она вернулась из города бледная до синевы.
– Дух Игоря сказал, что меня убьют!
– Иди ляг в кровать, – велела Мария Григорьевна.
– Убьют! Из-за бумажки! Он, Треш, деньги и бумага… Вид у
Любы был совершенно безумный, и Мария Григорьевна решила показать дочь при
первой возможности психиатру.
– Выпей новопассит, – велела она Любе. Но та заперлась в
спальне, потом выбежала на улицу, вернулась поздно, потная и растрепанная.
– Ты где была? – налетела на нее мать.
– Ходила по магазинам, раскладывала письма с просьбой о
помощи, пусть меня спасут! – заявила Люба. – Кто-нибудь прочитает, придет сюда!
Мария Григорьевна испугалась: дело плохо, похоже, дочь сошла
с ума. Но тут вдруг Люба встала, вытянула руки и с совершенно безумным лицом
чужим голосом забасила:
– Здесь бумаги, там, туда, влево, в часах…
Покачиваясь, словно пьяная, Люба подошла к большим настенным
часам, схватила гирю, остановила ее, развинтила и вытащила пару листков бумаги,
потом села прямо на пол и уже своим голосом сообщила:
– Вот, дух Игоря на сеансе объяснил, где лежит! Сказал,
беречь как зеницу ока!
