С этими словами Каретный проник за ограду и стал пробираться в бурьяне, раздвигая колючие заросли. Хлопьянов оглядывал прогал, в который свободно, корпусом вперед, мог пролезть человек, и заметил, что огрызок, оставшийся от сломанного прута, был аккуратно замазан черной краской. Тронул металлический круглый торец, и на пальце остался липкий след краски. Прут спилили сегодня, краска, маскирующая распил, не успела высохнуть.
Хлопьянов пролез в прогал и стал оглядывать землю вдоль изгороди. Где-то здесь, в бурьяне, должен был лежать выпиленный прут, чтобы можно было легко вставить его на место и приварить. Но Каретный махал, звал за собой.
Они продрались сквозь бурьян и приблизились к трехэтажному розовому зданию с колоннами. В пустынном холле с золоченой лепниной и мозаикой, изображавшей самолеты, танки, пехоту – атакующую победоносную сталинскую армию – Каретный предъявил пропуск офицеру-дежурному, и тот, бегло взглянув, отдал честь, пропустил, теряя к ним интерес.
– Не штаб, а церковь! Заходи, молись! – ворчал Каретный, двигаясь по коридору вдоль немых дверей с табличками. Хлопьянов машинально читал имена «полковник Кобылкин», «полковник Востряков», «подполковник Шпак» и думал, что этот бездействующий законсервированный штаб похож на колумбарий, в котором хранится пепел былого могущества. Прах исчезнувших округов, расформированных армий, уничтоженных систем обороны, оставленных без боя театров военных действий. Двери этих запертых, давно не открывавшихся кабинетов напоминают надгробия с именами покойников.
– Склеп! – угадал его мысли Каретный. – В доброе время здесь на каждом шагу был пост, выскакивал на тебя бобик с повязкой! А теперь сухого таракана не найдешь!
Они дошли до конца коридора. Каретный толкнул железную дверь. По ступеням они спустились вниз, в сумрачный подвальный ход. Тускло, вмонтированные в бетонный потолок, окруженные металлической сеткой, горели лампы. На стены была нанесена маркировка. Стрелки указывали направление движения по ответвлениям и поворотам. Они оказались перед другой металлической дверью, на которой висела пломба. Каретный рванул тесемку, сорвал пломбу. Незапертая на замок дверь растворилась. Из темного прогала на них пахнуло нагретым затхлым воздухом необжитого помещения.
Каретный исчез в темноте в поисках выключателя. Через секунду Хлопьянов увидел его, озаренного светом, шагнул в это мягко освещенное пространство и оказался на командном пункте.
Висели чуть прикрытые шторками карты Советского Союза и мира, в координатных сетках, связывающих континенты через полюса, с обозначением театров военных действий. Стеклянно, прозрачно, словно стенки аквариума, светились планшеты воздушной обстановки, с Западного, Северного, Южного направлений. В час воздушной атаки планшетисты, плавая, как тритоны, станут отмечать цветными мелками скорости и перемещения бомбардировщиков и крылатых ракет. Стояли ряды компьютеров, пульты с экранами, с индикаторами кругового обзора, с цифровыми табло и селекторами, по которым велось управление флотами в мировом океане, пусками шахтных ракет, движением железнодорожных и сухопутных ракетных установок, перемещением группировок и армий. На длинных столах мерцали телефонные аппараты правительственной и военной связи, по которым командование связывалось с политическим руководством страны, с главами стран-союзниц, с задействованными округами и армиями.
Было безлюдно, безжизненно. Пахло едва опгутимыми запахами лаков, пластмасс и какой-то сладковатой химией, словно бальзамом, в котором сберегалось умершее тело, сохранялась его неживая плоть, а жизнь и душа навсегда отлетели из этого подземного мавзолея.
Здесь, на законсервированном командном пункте, можно было читать историю умерщвленной армии, – распиленных кораблей и подводных лодок, рассеянных, как дым, группировок, покинутых театров военных действий, уничтоженных армад самолетов и танков. Таинственный невидимый вирус проник в жизненные системы страны и без взрывов и глобальных сражений превратил в труху непобедимое государство.
– Оперативный! – Хлопьянов очнулся, услышав голос Каретного. Тот стоял над столом с телефонами, держа белую лакированную трубку. – Полковник Каретный!.. Как обстановка?… Понятно… Понятно… До связи! – он чмокнул трубкой. – Смотри-ка, работает! – изумленно обратился он к Хлопьянову. – А ну-ка еще! Он снял другую красную трубку:
– «Кобальт»!.. Полковник Каретный!.. Дайте «Каскад»!.. – переждав некоторое время, сказал. – «Каскад», дайте «Рубин»! – и добившись связи, положил трубку, снова изумился: – А я думал, пункт на консервации! Мне так говорили! А он, погляди-ка, в готовности! С любым округом, флотом… Черт-те что творится!
Он выключил свет. Погрузил во тьму телефоны и пульты. Вышли, закрыли дверь, двинулись по коридору обратно. У Хлопьянова было чувство, что там, в темноте, за железной дверью, осталось лежать огромное мертвое тело, – окаменелый холодный лик, сложенные на животе засохшие руки, капелька бальзама, выступившая на выпуклом лбу.
По безлюдным коридорам, мимо одинокого рассеянного дежурного они вышли из штаба наружу.
– Не предполагал, что объект такого значения остался без охраны и наши забыли отключить связь! – Каретный, озабоченный и озлобленный, шагал обратно к изгороди сквозь желтый бурьян. Хлопьянов машинально сорвал листочек полыни, растер его на ходу и понюхал. Пролезая обратно в щель, он снова осмотрел надпиленный огрызок прута, замазанный свежей краской.
Вернулись к машине. Когда уселись, Каретный искренне, почти умоляюще, сказал:
– Вернись сейчас в Дом Советов! Скажи этим болванам, что штаб охраняется! Что усилены караулы! В здании спрятан ОМОН! Быть может, это удержит дурака от глупостей! А иначе будет буза!
Он тронул машину. Хлопьянов старался расслышать в его словах неискренность и подвох. Не мог – Каретный был огорчен, озабочен. И впрямь боялся кровавой стычки.
Подкатили по набережной к Дому Советов. Высаживая Хлопьянова у зеленых тучных зарослей, сквозь которые к белому зданию вел розовый гранитный портал, Каретный сказал:
– Пока!.. Не исключаю, что еще сегодня встретимся!..
Укатил, оставив Хлопьянова у каменных ступеней, на которых группа людей размахивала красными флагами и что-то выкрикивала в мегафоны.
Хлопьянов стоял на гранитных ступенях перед вечерним Домом Советов, чьи окна отражали закат, и казалось, в доме бушует пожар, и было страшно смотреть на этот пламенеющий, до неба, Дворец.
Еще недавно, днем, проникнув к врагу, действуя в глубоком тылу, он раздобыл информацию, показавшуюся ему драгоценной. Чувствовал себя победителем. Находясь среди лукавых врагов, он ничем не выдал себя. Слился с ними. Был, как они. Это внешнее слияние с противником и внутреннее, неразгаданное противодействие создавали ощущение успеха. Так продолжалось до той поры, пока Каретный наивно и простодушно не показал ему узел связи. Раскрыл подходы и подступы. Незащищенную щель в ограде. Тропу сквозь бурьян. Действующие телефонные линии. Затем умолял предупредить Офицера о засаде ОМОНа, отговорить от захвата штаба. С этого времени чувство успеха исчезло. Он испытывал беспокойство. Не он управлял противником, владея полной информации, а им управляли, открывая ему часть информации, тщательно скрывая другую. Это неполное, усеченное знание побуждало действовать, толкало его на ошибки. И эти ошибки, как бы он осторожно ни действовал, были почти неизбежны.
