– Я слушаю…
– Будьте любезны Антона…
– Кто спрашивает? – женский голос стал глуше, в нем появилась тревога. Видно, в доме, куда позвонил Хлопьянов, присутствовала та же тревога, что и в его, Хлопьянова, доме, и в доме Кати, и в том белом остывающем Доме, откуда Хлопьянов явился.
– Это товарищ, – сказал Хлопьянов.
Трубка молчала. После затянувшегося молчания женский голос приглушенно позвал:
– Антон, тебя!
– Слушаю! – глухо и кратко прозвучало в трубке.
– Бэтээр 365! – сказал Хлопьянов. – Нам нужно повидаться.
Молчание. Плоская зеленая башня, и на ней трафаретом выведен номер. Смотрит в зенит пулемет, дуло скользит по осыпям, по вершинам, по глиняным отпечаткам кишлака, где, как крохотное розовое облако, цветет уцелевшее дерево.
– Через сорок минут подъезжайте к метро «Дмитровская». Вход правый, если ехать от Центра.
– Как вас узнать? – спросил Хлопьянов.
– Кожаная черная куртка. Синие джинсы.
– Я буду в сером плаще.
Зуммер в трубке. Частое биение сердца. Остывающий Дом Советов. Крохотное, цветущее на скале деревце персика.
Они встретились у входа в метро, где шнырял и толпился люд, продавались газеты, какие-то пьяные пили из горлышка и смеялись и неслась из кассетника шальная непристойная песня.
Человек, пришедший на встречу, был невысок, подтянут. Волосы коротко стриженные, белесые. Выпуклые надбровные дуги, серые глаза, которые твердо и внимательно осмотрели Хлопьянова, словно исследовали его мускулы, сухожилия, оценили его вес, подвижность, наличие или отсутствие оружия. Хлопьянов угадал в нем офицера. Загорелое лицо не обмануло спокойным выражением. Человек был готов к рывку и удару. Под кожаной курткой на тонких ремнях скрывалась кобура с пистолетом. Где-то рядом, невидимый в толпе выпивох и торговцев, присутствовал зоркий напарник.
– Я из Дома Советов, – сказал Хлопьянов. – Меня послал Руцкой. Он сказал, что вы спасли его в Панджшере. Дал мне пароль, номер вашего бэтээра. Еще он сказал, что рекомендовал вас в подразделение «Альфа». Просил передать сообщение.
– Что хочет Александр Владимирович? – офицер слушал Хлопьянова спокойно. Медленно поводил глазами вдоль тротуаров, по которым валила толпа. По проезжей части, где мчались автомобили. По эстакаде, где тянулась и звенела вагонами электричка. Выслеживал, выуживал из мельканий и звуков признаки опасности.
– Он просил, чтобы офицеры «Альфы» не участвовали в штурме Дома Советов. Просил передать, что в Доме Советов много детей и женщин, безоружных депутатов. Это будет истреблением безоружного народа. Он верит, что бойцы «Альфы» не позволят вовлечь себя в кровавое преступление, и им не будет стыдно смотреть в глаза своих матерей и жен.
Человек молчал. Было неясно, какие чувства вызвали в нем услышанные слова. Хлопьянов старался вовлечь его в свои переживания, не отпугнуть, не показаться враждебным. Найти единственно верную интонацию.
– Мы ведем переговоры с командующими округов, – продолжал Хлопьянов. – С главами регионов. С парламентами других государств. Чаша весов колеблется, склоняется в нашу пользу. Возможна провокация. Возможны глупость и мерзость. Если мы выдержим несколько дней, договоримся друг в другом, не раздастся ни единого выстрела. Они просто сядут на самолеты и улетят за рубеж. И мы вздохнем наконец свободно.
Человек молчал. Чуть заметно вздрагивали его желваки. Хлопьянов вспомнил янтарно-белый Дворец в предместьях Кабула, накаленные солнцем горы. Ему, прилетевшему впервые в Кабул, показывали, где группа захвата «Альфа» штурмовала портал и лестницу, врывалась в кабинеты и спальни и у резного золоченого бара выволокла и добила голого, терявшего сознание Амина.
– Я знаю, вы служили в Баграме, – сказал Хлопьянов. – Я служил в Кандагаре, в Фарахе, в провинции Гельменд. С людьми из вашей части мы уходили на досмотр караванов в пустыню Регистан. Моя спецгруппа вытаскивала ваши бэтээры, когда они попали в засаду. Тогда мы спасали друг друга. Спасем еще раз… Что я скажу Руцкому?
– Мы обсуждаем в своем кругу эту проблему, – медленно ответил офицер. – Естественно, мы не хотим, чтобы нас подставили. Не хотим сейчас, как не хотели в девяносто первом. Штурмовать Дворец Амина в Кабуле или Дом Советов в Москве – это разные вещи. Но мы не пришли к единому мнению. Приказ есть приказ. Если он будет получен, мы пойдем. Я доложу о нашей встрече командиру.
– Когда мы снова увидимся?
– Послезавтра. Позвоните в обед.
– Надеюсь на доброе известие.
Тот кивнул и ушел. Сбежал в переход метро, и Хлопьянову показалось, что какой-то молодой человек, такой же подвижный и легкий, отделился от лотка и сбежал за ним следом.
Он выполнил приказание Руцкого, встретился с офицером «Альфы». Но ответ командира последует через день. У него оставалось время для других неотложных дел.
Наугад, без надежды на успех, он позвонил азербайджанцу Акифу. И нежданно застал его в этот субботний полдень.
– Приезжай! – радостно, жадно сказал Акиф. Скоро Хлопьянов входил в солнечный кабинет. Хозяин, маленький, круглый, вращая темными, как маслины, глазами, сидел под портретом Сталина. Не отвечал на телефонные звонки. Набросился на Хлопьянова с расспросами, страстными проклятьями в адрес Ельцина, с бурными изъявлениями гнева и возмущения.
– Педерасты!.. Они все это затеяли, чтобы уйти от суда!.. Их всех надо судить, до последнего министерского клерка!.. В тундру, горы долбить!.. Как сделал Иосиф Виссарионович!.. Но Coco двадцать лет тайно готовился, чтоб нанести по жидам удар!.. Притворялся, терпел их насмешки, смотрел каждый день на их хари!.. А потом ударил!.. Хасбулатов – не Сталин!.. Вас разобьют, как мальчишек, и вместе с вами много народу погибнет!..
Он кипел, брызгал соком, словно кресло, на котором сидел, было раскаленным мангалом. Каждый раз, когда Хлопьянов встречался с этим восточным человеком, он изумлялся его страстности, противоречивой сущности, тому, как сочетаются в нем противоречивые, взаимоисключающие свойства. Сталкиваются, но не разрушают личность, а создают экзотическую целостность. Миллионер, порождение отвратительного Хлопьянову режима, поносил этот режим, желал ему гибели, был солидарен с Хлопьяновым в его ненависти и борьбе.
– Не надейтесь, что все само собой рассосется!.. Что они разбегутся от вида усов Руцкого!.. Они настроены на кровь!.. Будут вас убивать, резать, жечь, как резали русских в двадцатых годах!.. Я бываю в их обществе, слышу их разговоры!.. Они окружили вас и ждут сигнала, чтобы вырезать всех под корень, чтобы остальная Россия содрогнулась, легла под жидовскую власть!.. Я знаю их имена, вижу их лица, глаза!.. Они не остановятся перед самыми страшными убийствами!..
Он не запугивал Хлопьянова, не отделял себя от него. Несчастье, которое он пророчил, было и его несчастьем. Побоище, которое он ожидал, грозило ему самому. Его миллионы, его кавказское происхождение не избавляли его от беды, которая накатилась на обездоленных русских. Его ненависть была чувством человека, у которого отняли великую Родину.
