– Я с вами, сотник, согласен, – Белый генерал наклонил продолговатую олову, сурово смотрел серыми стальными глазами. – Два раза за столетие коммунисты продали Россию, тогда в семнадцатом и теперь. Веры им быть не может. Мы обойдемся без красных и достигнем своих великих целей без коммунистов. Я был на Дону, на Кубани, встречался с атаманами войск. Они мне окажут поддержку. Когда мы придем к власти, мы вернем казакам самоуправление. Станем формировать по всей границе России от Кавказа и до Амура казачьи боевые заставы. Ни один волос с русской головы не упадет безнаказанно. Мы станем жестоко мстить за каждого поруганного русского, находить обидчика, даже если он скрылся за границей!
– Любо! – соглашался сотник Мороз. – Любо, генерал!
Его синие глаза потемнели, как вода на глубине. Борода золотилась, словно слиток. Красные лампасы струились, ниспадали к начищенным голенищам.
Хлопьянов наблюдал генерала. Тот хотел казаться сильным и властным. У него была задача внушать уверенность окружавшим его сторонникам. В пору дряблой власти и общей растерянности только сильная личность могла сплотить утративший веру народ. Таким и старался выглядеть генерал. Но в этом старании проскальзывала неуверенность и нарочитость. Словно он сомневался, так ли говорит, с должной ли долей свободы и небрежности лежат на подлокотниках его руки, верно ли выбрано расстояние между креслом и остальными стульями. Эта проскальзывающая неуверенность смущала Хлопьянова.
– Мне кажется, мы, монархисты, должны на всю Россию заявить протест по поводу захоронения так называемых «царских останков»! – нервный желтолицый господин теребил тощими пальцами рулончик бумаги, торопился завладеть вниманием генерала. – Какие-то иудеи в какой-то уральской яме отыскали какие-то кости! Другие иудеи поспешили признать их монаршими останками! Третьи готовы похоронить их в царской усыпальнице, объявить святыми мощами, сделать местом поклонения русских людей! Задумайтесь, какой страшный подлог! – человек округлил ужаснувшиеся глаза, на его желтом лбу сгустились морщины страдания. – Готовый к покаянию русский народ приходит к гробнице, полагая, что в ней мощи августейшего новомученика. Молит о прощении, о спасении России. А оказывается, молитвы обращены к обыкновенному грешному праху, а то и к разбойнику, а то и к иудею! Не достигают своей цели, падают в пустоту! Это сатанинский проект по разложению православия. Вот здесь. – человек поднял рулончик бумаги, – заявление монархического союза по этому поводу! И было бы важно, чтобы нас поддержали!
– В ближайшие дни у меня намечена встреча с Патриархом. – Генерал величественно наклонил свое узкое бледное лицо, давая понять, что тревоги монархических кругов понятны ему. Он разделяет негодования и подозрения, связанные с захоронением «останков». – Мы обсудим эти проблемы с Патриархом. Естественная форма правления в России – это православная монархия, и мы не скрываем своих идеалов! Новый монарх будет избран из числа ныне живущих русских, как сказано в писании: «Выберете царя из народа своего!»
Он замолчал, давая присутствующим понять глубину суждения. Хлопьянову показалось, что, говоря об избрании монарха, генерал тайно имел в виду себя. Он изучал генерала, как человека, с которым, быть может, придется проливать свою и чужую кровь. Не хотел ошибиться. Испытывал легкое к нему недоверие, его позе, многозначительности, к идеям и целям, которые не вязались с недавним прошлым кадрового генерала госбезопасности. Хлопьянов, офицер военной разведки, недолюбливал работников безопасности. Этим объяснял свою антипатию к генералу. Не давал ей ходу, наблюдал и слушал.
– Мы, православные, должны особенно остро чувствовать сатанинские силы, напавшие на Россию. – отец Владимир при словах «сатанинские силы» перекрестил себе грудь, не пуская их в сердце. – В Москве, в разных тайных домах, под прикрытием властей проходит бесовская кампания. Сатанисты коллективной магией наводят порчу на русский народ, отлучают его от Христа. Монахи и священство молитвами заслоняют Россию от беса, ведут небесную брань. А миряне, политики, православные люди ведут с сатаной брань земную. И всякий есть воин Христов. Мы пойдем сейчас крестным ходом ко Храму Христа, а я знаю, что сатанисты именно в этом месте, на дне злосчастного бассейна, затеяли свои срамные игрища на посрамление Москвы. Следует политикам и деятелям культуры вместе с духовенством возвысить голос в защиту православной Москвы!
Лицо генерала побледнело, сделалось жестким, почти жестоким. Серые глаза беспощадно блестели. Тонкие пальцы гневно сжались в кулак.
– Я вас заверяю, ни одно преступление против России не останется безнаказанным! Ни одно оскорбление в адрес русского человека, будь то на телевидении или в газете, не будет забыто! Мы тщательно отслеживаем такого рода высказывания, запоминаем хулителей! Когда придем к власти, спросим с них полной мерой!
В словах генерала слышались сила, убежденность, свидетельства власти, которую он несомненно имел, пользуясь необорванными связями со своими былыми сотрудниками. Эти сотрудники служили режиму, ненавидя и презирая его. Другие, покинув службу, обосновались в банках, компаниях, в аппаратах министерств и ведомств. Продолжали влиять на политику. Белый генерал, уйдя в оппозицию, враждуя с властью, был связан с нею множеством невидимых уз. Его уверенность, твердость впечатляли. Ему верили, к нему тянулись. Хотели видеть в генерале твердого, беспощадного к противникам лидера. Всем своим поведением он подтверждал этот образ.
Хлопьянов отмечал, как старательно и умело генерал помещает себя в золоченую раму вождя. Лишь местами не слишком заметно он вылезал из лепного багета. Но эти подмеченные Хлопьяновым огрехи вызывали тревогу.
– А я бы хотел поговорить за «афганцев», – вступил в разговор человек в камуфляже, чье шершавое, зазубренное лицо было ободрано о скалы, оббито о броню, изъедено гарью, источено болезнями, пьянством, физическим страданиями и злостью, сквозь которые проступали узнаваемые черты офицера, хлебнувшего, как и он, Хлопьянов. – Ведь нас, «афганцев», мотают, как хотят! Кого прикупили. Кого споили. Кто на все махнул рукой. А ведь мы все еще сила! Все ждем, кто нас позовет. Кто скажет «Вперед, мужики!» И мы пойдем, хоть на Кремль!
Хлопьянов старался припомнить, где мог его видеть. На пересылке в Кабуле, где томились, ожидая бортов, прибывавшие на войну офицеры среди жужжания моторов и солнечной пыли. Или в колонне грузовиков на Саланге, когда в порывах горячего ветра катили наливники и стволы скорострельной пушки скользили по склонам гор. Или в лазарете в Баграме, где под капельницами лежали десантники, санитары в цинковых ведрах уносили ошметки плоти. Или в красных песках Регистана, когда вертолет опускался в бархан, и верблюды с тюками скалили желтые зубы. Это лицо повторяло множество виденных лиц. Было лицом «афганца».
– «Афганцы» – самые лучшие и благородные люди современной России, – твердо сказал генерал. – Они проливали кровь за Родину, в то время как другие в тылу воровали. Разрушение армии и государства началось с предательства Горбачевым «афганцев». Мы еще вернемся к тем рубежам, с которых нас согнали предатели! Когда придем к власти, я прикажу устроить парад «афганцев» на Красной площади. Все полки, все части, все командиры, все герои войны пройдут по брусчатке. А Горбачева я поставлю на коленях с веревкой на шее у Лобного места. Пусть кается, глядя на тех, кого предал!
