- Тут вашему вниманию, господа, предлагается диссидентское миросознание, впрямую конфликтующее с официальным взглядом на общество и человека. Каждого из этих отважных художников ожидает в лучшем случае ссылка на поселение, а в худшем они разделят участь Ивана Денисовича. - Это говорил искусствовед Буцылло, тучный, с кольчатой ассирийской бородой, радостно выпученными жизнелюбивыми глазами, чей мокрый красный рот аппетитно обсасывал каждое произносимое слово, будто это был сладкий хрящик.
Иностранцы из посольств понимающе кивали. Оператор вел кинокамерой по картинам, которые висели на ветках берез, были укреплены среди голых кустов или стояли прямо на снегу.
Здесь выделялась серия нежно-розовых, с переливами перламутра, холстов, где были изображены упитанные задницы разных размеров, в «фас» и в «профиль», на досках Почета и увешанные орденами, среди вымпелов и знаков отличия, большими и малыми группами, в заводских цехах и на стройках, вплоть до гигантского скопления, заполнившего раздвоенными, бесчисленно повторяемыми ягодицами Красную площадь. Среди прочих картин обращала на себя внимание пятиконечная звезда, жутко багровеющая в чернильной синеве над мертвенным опустошенным городом. Звезда была наполнена кровью, обрывками кишок, раздавленными эмбрионами, и на ней сидели нахохленные, обкормленные трупами вороны. Был выразителен портрет писателя Дубровского с изможденным мученическим лицом, сидящего за письменным столом, где на стопке исписанных листков лежали обрезок колючей проволоки и ржавые кандалы. Эти и другие работы отталкивались от бесчисленных соцреалистических полотен, изображавших ударников и стахановцев, величаво позирующих на фоне плотин и прокатных станов, воспевавших творцов социалистической науки и культуры, чьи благородные просветленные лица в золотых багетах давали представление о человеке-мыслителе, человеке-создателе.
- А этот ряд, господа, продолжает традиции авангардных двадцатых годов, когда расцвели таланты Кандинского, Филонова, Татлина, чьи работы, я знаю, украшают и ваши коллекции, к чему и я приложил мои скромные усилия. - Буцылло колыхал кольчатой декоративной бородой, словно персонаж из оперы «Аида». Благосклонно, с лукавым блеском в выпуклых ассирийских глазах, заманивал покупателей, предлагая товар, причудливо размещенный на прилавках из снега, березовых суков и ольховых прутьев.
Тут были представлены кубисты, разлагавшие пространство на множество разноцветных кристалликов, сшивавшие мир из раскрашенных лоскутков, демонстрирующие дробность и атомарность мироздания, что обесценивало доктрину уникального, единственно-возможного социалистического общества, несводимого к элементарным деталям конструктора. Абстракционисты, вместо того чтобы изображать новые города в пустыне, а также полные величавого психологизма лица сталеваров, физиков и защитников Отечества, создавали спектрально-яркие пучки света, переливы каплевидных форм, сгустки цветов, таинственное плетение нитей, что напоминало снимок головного мозга, сделанный сквозь электронный микроскоп. Интересен был портрет пожилого мужчины с шелушащейся склеротичной кожей, щербинами и пигментными пятнами, с глазами, в которых, как в канифоли, застыло множество пузырьков. Но, если присмотреться, каждая конопатина и оспина лица, каждый склеротический капилляр или пузырек в глазу был крохотной миниатюрой, где люди дрались, совокуплялись, мочились, висели в петлях или торчали, посаженные на кол, что напрочь ломало представление о человеке - оптимистическом строителе коммунизма.
- Ну, и наконец, - Буцылло завершал экскурсию, которая вполне могла бы перейти в аукцион, - здесь представлено целое направление, которое я бы определил как «неоязычество». Художник порывает с омертвелостью материальной доктрины, с гнетущим миром технических и социальных машин и прорывается к первозданному, неистово-фольклорному, радостно-демоническому. Для России это означает истинный ренессанс, своеобразный эллинизм, где место эллинских языческих богов занимают славянские Перун, Велес, Сварог, Берегиня.
Эти картины, стоящие на снегу, напоминали букеты цветов. Вокруг них пританцовывал художник Кок, в островерхом колпачке, нарядной курточке и сафьяновых сапожках, похожий на дурашливого скомороха. Танцы и игрища вокруг костров. Любовные мистерии и ночь на Ивана Купалу. Жертвоприношения деревянным и каменным идолам. И огромная красочная картина художника Васа - «Мать Земля». Сочно и натуралистично, величиной во весь холст, были изображены женские гениталии, окруженные кудрявыми дубравами, цветущими лугами, скачущими наездниками, хороводами и гульбищами.
- Мы созданы из спермы земли!… Мы - дети снега!… - втолковывал Кок гостю из французского посольства, с непокрытой головой, картинно обмотанному длинным вязаным шарфом.
- Прекрасная экспозиция, - это произнес за спиной Коробейникова полный, колыхающийся, словно розовый студень, Александр Кампфе, критик из Гамбурга, частый гость Москвы, где он поддерживал отношения со множеством неформальных художников, совершая регулярные инспекции их бедных мастерских. Составлял каталоги, писал рецензии, оказывал денежную помощь, создавая в Германии репутации непризнанным московским мастерам. Находил для них богатых покупателей, беря комиссионные за эти экстравагантные покупки. - Русские и немцы близки своим нерастраченным язычеством. Два живых народа, которые сохранили связь с древними дохристианскими культами. Мертвые народы за это им мстят. Немецкое язычество раздавили танками в сорок пятом. Русские, как мы видим, сберегли своих богов до наших дней. - Кампфе завладел вниманием Коробейникова, пускаясь в свои любимые разглагольствования. Он родился в довоенной Москве от брака русской женщины и чиновника германского посольства. Наполовину русский, он обожал Москву. Наполовину немец, занимался идеологической разведкой в пользу Западной Германии, окормляя диссидентствующих московских интеллигентов. - Духовная близость немцев и русских объясняется близостью их языческих пантеонов. Будущий неизбежный союз Германии и России - это союз Одина и Перуна, Лорелеи и Берегини, нибелунгов и русских богатырей. Так я и напишу в моей рецензии, посвященной этой снежной выставке.
Среди картин двигался кинооператор из Германии, увлеченный, длинноволосый, с выбритым худощавым лицом. Пригибался перед полотнами, водил окуляром по березам и елям, охватывал снежную поляну и снова возвращался к холстам, пламенеющим среди белых снегов.
- А теперь, господа хорошие, начинаем праздник «Зимы священной». - Кок, пританцовывая и приплясывая, остро взглядывал круглым птичьим глазком. Заискивал перед иностранцами и одновременно потешался над их готовностью восторгаться всем экзотическим, русским. - Первые самолеты, господа, были построены в Москве в шестнадцатом веке при дворе Великого князя Московского Ивана Третьего. И звались они - «змеевелы»!
От дорожной обочины, где притулился грузовичок с брезентовым тентом, на белый солнечный простор поляны вылетел велосипед, ярко и дико раскрашенный, с трещотками на спицах, с матерчатыми лентами за седлом. В седле, дико вращая педалями, трясся наездник в дурацком колпаке, в пестрых лохмотьях, увешанный бубенцами, погремушками, пустыми консервными банками. За ним бежал скороход, поддерживая на весу огромного перепончатого змея, - красного, золотого, зеленого, ярко пылающего под солнцем. Когда велосипед вырвался на поляну и, подскакивая, оставляя неровный след, натянул бечеву, скороход отстал, отпуская змея. Тот, волнуясь тряпичным хвостом, взмыл в синеву, заиграл, затрепетал, устремляясь в высокую лазурь, как фантастический, прилетевший на Русь дракон. Велосипедист с размалеванной хохочущей рожей что есть мочи крутил педали, оглашал поляну звоном и треском, а над ним ныряло, взвивалось, горело оперением, мотало волнообразным лоскутным хвостом пернатое диво. И все, кто был на поляне, кричали, улюлюкали, хлопали в ладоши, по-детски ликуя, приветствуя языческое божество, забавную игрушку, первобытную машину, сочетавшую хрупкий земной экипаж, летательный аппарат, пилота, управлявшего с земли своим изделием, а также солнечную снежную поляну, небесную лазурь и испуганную, летящую над лесом сороку.
