Эта болезнь ума была заразительна. Перекидывалась на Коробейникова. Он чувствовал, как начинают трещать опоясывающие разум обручи. Как ломит виски. Как внутрь черепа давит непомерная тяжесть, стараясь раздвинуть черепные швы, разомкнуть кости, хлынуть в глубину сознания разящим ужасом. Он пугался, трогал пальцами глаза, оглаживал голову, ловя себя на том, что повторяет движения скрюченного на корточках больного. Готов окаменеть в позе опрокинутой помпейской статуи. Руки начинают дергаться и пружинить, как у безумного, потного от напряжения ткача. Губы раздвигаются в слюнявой улыбке, как у бело-розового, клюквенно-молочного олигофрена.
- Вон там находится больной, которого вы искали, - обратился к Коробейникову доктор, взглядывая пристально, словно желал обнаружить в нем пациента. Они прошли в дальний угол палаты, и Коробейников увидел Кока.
Кок сидел на кровати, обняв колени. Из коротких штанин пижамы выглядывали босые тощие ноги с нечистыми пальцами. Бородка и хохолок, еще недавно золотые и радостные, поблекли, утратили свечение, были грязно-серого цвета, словно их прокипятили, обработали кислотами, извлекли содержащийся в них драгоценный металл. Клювик кадыка испуганно дрогнул, когда Кок заметил подходивших медиков. Печальные, думающие, остановившиеся на каком-то потаенном видении глаза округлились под вздернутыми бровями, приобрели идиотское выражение, и лицо, секунду назад одухотворенное и задумчивое, превратилось в маску радостного энергичного идиотизма.
- Ао эо иуе, уе айя юае, уо ыо айяы, эе эйю уаы… - продекламировал он вдохновенный стих, состоящий из одних гласных звуков. Это напоминало длинный, неистовый крик младенца, добывающего тягучие, горячие звуки из утробы матери, от которой он не успел до конца оторваться и через которую был связан с неразумной, творящей, первородной силой, стремящейся оповестить о себе мир.
- Синдром перевоплощения, сопряженный с навязчивыми бредами, - прокомментировал врач услышанное. - Слуховые галлюцинации, сопровождающие манию преследования. - Он бережно взял Кока за хрупкое запястье и слушал, как бьется жилка. Жилка была на месте, испуганно пульсировала. Владея этой жилкой, врач полностью контролировал Кока. Мог сдавить ее и прекратить тщедушную жизнь. Мог вогнать в нее острую иглу, впрыснуть тонкие яды, и либо усыпить, либо вызвать приступ неистового, смертельного бешенства. Кок держал на весу голубоватую, с заостренными пальцами, кисть, не пытаясь вырваться из плена. Отдавал свою изможденную плоть во власть маленького лысоватого доктора, некрасивой мужеподобной сестры, громадного санитара, мрачно нависшего над больничной койкой.
- Как мы себя сегодня чувствуем? - Доктор прикоснулся к лицу Кока, большим пальцем оттянул нижнее веко сначала одного, потом другого глаза, обнажив красные ободки белков.
- Ыоао ююо, эоюю уао… - продекламировал Кок стих, произнесенный на праязыке, когда несколькими переливающимися из одного в другой гласными звуками описывалось все мироздание, смерть и рождение, продолжение рода, молитва земным и небесным богам.
- Ну вот и хорошо, и ладно, - поощрял врач, извлекая из кармана хромированный молоточек с резиновыми набалдашниками. Стукнул по тощим коленям Кока, которые не откликнулись на удары, словно это были бесчувственные ноги паралитика.
- Оа эа ыа у-у-у!… Ао ео ыо ю-ю-ю!… - не замечая врача, окликал кого-то Кок. Аукал, словно бродил в гулком весеннем лесу среди пахучих дождей, где в светлых березняках, под зелеными полотенцами веток, гуляла прекрасная дева, ступала по голубым и белым цветам.
- Не будем сегодня профилактировать. - Врач обратился к сестре, которая готовила шприц. - Сегодня к нам пришлют группу студентов. Предъявим этого пациента с неподавленными симптомами. А вечером проведем сеанс лечения.
- У-у-у-ооо!… Ы-ы-ы- oooL. А-а-а-ооо!… - не слыша, не замечая медиков, восторженно и страстно промычал Кок, словно звал из глубины леса на солнечную опушку дикого лесного быка… И тот, слыша призывные звуки, выбредал из чаши. Стоял на опушке, влажный, дышащий, поводя солнечным сиреневым оком, вздымая ревущую морду к огненному светилу, оглашая окрестности первобытным могучим ревом.
- Вы можете с ним пообщаться, если получится, - произнес врач, оставляя Коробейникова рядом с кроватью Кока. Отправился дальше вдоль железных коек, зарешеченных окон, где ждала, пугалась его появления сотрясенная космическим ужасом жизнь.
Кок, не оборачиваясь, чувствовал удаление медиков. Его лицо медленно меняло выражение, словно совлекалась маска идиотизма, и под ней появлялся измученный, похудевший, находящийся в непрестанных борениях человек. Воздел на Коробейникова тревожные, вопрошающие глаза:
- Как ты здесь очутился?
- Хочу тебя вытащить. Использую связи, через редакцию, через влиятельных людей. Все сделаю, чтобы тебя выпустили.
- Тебе не удастся. За мной следят врачи КГБ. У тебя нет влияния на КГБ. Как только узнают, что кто-то за меня хлопочет, меня умертвят.
- Что произошло? Почему случился разгром? Это нельзя было предвидеть?
- Кто-то навел КГБ. Кто-то был среди нас, знал о месте и времени, знал об участниках и навел КГБ.
- Ведь не было ничего незаконного. Просто пикник, самодеятельный театр, языческие шалости, невинные проказы.
- Был агент КГБ. Я не стараюсь вычислить. Им мог быть Буцылло. Или ведунья Наталья. Или духовная дщерь Малеева. Или двойной агент Саша Кампфе. Или, не обижайся, ты. Им мог быть я сам. Мне под кожу вшили зонд КГБ. В глазницу вставили глаз КГБ. В горло вмонтировали микрофон КГБ. И я донес сам на себя. В КГБ создан секретный отдел, где работают экстрасенсы и парапсихологи. Они слышат и видят на расстоянии. Среди нашей компании много шизофреников, и их психика входит в резонанс с секретными приборами КГБ. Происходит считывание мыслей. Целый отдел на Лубянке занимается магией, древними культами, изучает тексты пророков, шаманизм, демонологию, чтобы предсказывать будущее, воздействовать на психику политических лидеров, травмировать операторов атомных лодок. Меня могли посадить в тюрьму и сгноить в камере уголовников. Но они знают историю моей болезни. Поэтому доставили сюда, чтобы ставить на мне психиатрические эксперименты.
- Тебя здесь мучают?
- Меня здесь любят. Любят всадить мне в зад полный шприц и смотреть, как я закатываю глаза и вываливаю язык. Я шизофреник, а не стахановец. Шизофреник, а не член КПСС. Шизофреник, а не защитник Отечества. Шизофреник, а не агент КГБ. Они гонятся за мной с милицией, ищут с собаками, окружают пограничниками, пугают военкомами, ставят в очередь, выписывают карточки, ведут на демонстрации, зовут на выборы, а я делаю им: «А-о-у-ы-ы-ы-ы!…» - и они тащат меня в психлечебницу. Я скрываюсь в этом чертоге от военкоматов, профкомов, завмагов, ревтрибуналов, соцреализмов, райздравотделов. Они думают, что я эмигрирую во Францию или в Израиль, а я эмигрирую в шизофрению, и они меня не достанут. Старообрядцы убегали в леса и дебри, скрываясь от стрельцов, а я убегаю в шизофрению, и это мой тайный скит, моя сокровенная молельня, моя матерь-пустыня. В песне, которую ты привез из валдайских деревень, поется: «Млад сизой орел…» А я пою: «Млад шизой орел…» Летаю выше всех, свободней всех, вижу бесконечно далеко. Шизофрения - моя свобода, моя духовная Родина, мое несказанное Отечество. Господи, благодарю Тебя за то, что создал меня шизофреником!…
