Возникнет праведная Русь,
Я за нее за всю молюсь…
На площадь, из-за красно-седого здания Исторического музея, текли железные колонны бронетехники. Упругие, на резиновых лапах, похожие на ящериц, катили зеленые «бэтээры». Звенели натертыми гусеницами заостренные «бээмпэ». В открытых люках стояли командиры машин. На башнях сочно, с блеском, красовалась гвардейская геральдика. Красное знамя с золотой бахромой и кистями развевалось над стволом пулемета. Машины шли бесконечными вереницами, словно бессчетно рождались из земли. Сотрясали площадь сиплым гулом моторов. Уходили за Василия Блаженного, окутывая в синюю гарь стоцветные купола.
Коробейников чувствовал, как густеет воздух, натертый сталью. Чаша с напитком пламенела, словно в глубине накалялся кристалл, посылая пучки напряженного алого света. Над жертвенной чашей мертвые соединялись с живыми. Священный прах героев, отдавших за Революцию жизнь, сочетался с плотью живущих, передавая заветы красного смысла. Обретал в живых свое продолжение, возрождался в марше полков. Коробейников ощущал дуновение бестелесных сил. Бессчетные души летели над священной площадью, целовали край чаши. Отец бесплотно и страстно встал из степной могилы, обнял его, оставляя на губах поцелуй.
Я верю замыслам предвечным,
Ее куют ударом мечным…
На выпуклую площадь, словно из-за горизонта, выезжали танки и самоходки. Тяжкие, как огромные слитки, качали толстыми пушками, отливали грубой броней, скребли брусчатку, окутываясь синей копотью. Тяжесть их была непомерна. Площадь прогибалась, пружинила, неся на себе непосильные тонны. Танки напоминали пришельцев иных планет. Проплывали мимо мавзолея, уходили вниз, за самоцветный трепетный храм, за горизонт, в поля и дубравы, к Варшаве, Риму, Парижу, выдавливая из континента грунтовые соки, огненные капли Революции.
Коробейников чувствовал, как густеет в чаше напиток, волшебно дымится, источает прозрачные лопасти света. Поверхность чаши дрожала от рокота стальных механизмов. В глубине светился рубиновый священный кристалл, в котором преломлялось время. В этом расщепленном, распавшемся на слои времени протекали еще два парада. Серый, суровый, в тусклой снежной поземке, в колыханье штыков, в дребезжании утлых полуторок, уходящий прямо с площади в метельные поля Волоколамска, и с гранитной трибуны вслед полкам, уплывавшим в бессмертие, неслось: «Дорогие братья и сестры…» И второй парад, среди пламенеющих весенних букетов, алых победных знамен, когда обветренные в сраженьях полки кидали к мавзолею штандарты поверженных немецких дивизий, и на белом кителе вождя сверкала бриллиантовая звезда. Священная чаша копила в себе драгоценный эликсир Победы. Алое вино революции. Волшебную кровь воскрешения. И уста тянулись коснуться живительной влаги, шептали слова молитвы.
Она мостится на костях,
Она святится в ярых битвах…
Площадь принимала на себя ракетные установки. Зенитные ракеты - двухступенчатые, с серебристым опереньем, отточенные гарпуны, воздетые остриями в небо, где они чутко выискивали стремительную тень самолета, чтобы прянуть, полыхнуть, умчаться в синеву, превращая в прозрачный взрыв вражескую машину. Ракеты среднего радиуса, длинные тяжкие рыбины, сонно возлежащие на упругих шасси, в чьих головах дремали кошмарные сны о сожженном Париже, провалившемся в преисподнюю Риме, расплавленном Лондоне. Продавливая в площади колеи, расплющивая брусчатку, катились на тягачах межконтинентальные громады, - гигантские иерихонские трубы, которые проревут свою жуткую весть погрязшему в пороках миру, и ангел с гневным ликом, выпученными очами, сбрасывая с крыльев пучки огнедышащих молний, опрокинет на землю чащу огня. Бог, разочарованный в своем творении, пошлет на гиблую землю испепеляющий огонь.
Ракеты шли нескончаемо. Глазастые тягачи, похожие на реликтовых динозавров, гусеничные ракетовозы, напоминавшие библейских животных, тянули таинственные изделия, изготовленные не на заводах, не в конструкторских бюро, а в мастерской Господа Бога, который сначала по образу своему и подобию изваял возлюбленного человека, а теперь, готовясь погубить свое неблагодарное чадо, приготовил орудие гнева.
Ракетные установки шли мимо мавзолея. В кристаллической пирамиде, в хрустальном саркофаге, в недвижном сиянии лежал пророк. Его лик напоминал голубоватую луну. Он первым различил среди космических гулов потаенные звуки летящих стихий - космическую музыку Революции. В саркофаге, среди черно-красных покровов, он не был мертв. Пребывал в дремотном забвении, источая таинственное излучение. Его голова была выточена из неведомого, принесенного из Космоса, минерала. Содержала элемент, отсутствующий в таблице Менделеева. Всякий, кто входил в саркофаг, совершал ритуальный круг, обходя светящуюся голубоватую голову, получат микроскопическую порцию излучения. Смертная плоть преображалась, принимала в себя частичку бессмертия. Луч излетал из гранитной толщи мавзолея, касался боеголовок ракет. Уран и плутоний утрачивали свою гибельную адскую мощь. Превращались в сосуды драгоценной светоносной энергии - в цветные бутоны и почки, подобные куполам Василия Блаженного. Умчатся с угрюмых платформ, достигнут других планет и галактик, и в черном безжизненном Космосе, словно радуги, подымутся райские храмы.
На жгучих строится мощах,
В безумных плавится молитвах.
Священная чаша трепетала ритуальным напитком. Пламенела воскресительная алая кровь. Созревало молодое вино Революции. На края чаши уселись невесомые шестикрылые духи. Пространство над площадью плескалось множеством крыл. Бессчетное количество губ тянулось испить бессмертия. Парад уходил под гору, исчезал за кромкой земли, оставляя тягучий дым, который ветер сносил к реке, словно отводил покров. На площадь, чеканя шаг, легкие, бодрые, ступали юные барабанщики, рокоча ликующим громом, возвещая чудесное воскрешение, славя радостного бессмертного Бога.
Коробейников испытал удар света, словно прянуло с высоты крылатое диво, поцеловало огненными устами в сердце, и оно исполнилось ликованием, верой, бесстрашием, бесконечной любовью. В любящем сердце соединились живые и мертвые, отец и любимые дети, истребленная родня и еще не рожденные внуки. Все были здесь, на этой священной площади. Ликовали, обнимали друг друга. Небо сверкало чистейшей лазурью. Алые звезды пылали неземным светом, приблизились, взирали на площадь, как восхищенные пятиконечные глаза. Храм Василия Блаженного возрос, наполнился живыми соками, превратился в цветущее райское дерево, под которым сошлись все воскрешенные сонмища в своей любви и бессмертии.
Индус шептал фиолетовыми губами бессловесную молитву. Ветеран-полковник плакал счастливыми слезами. Из черных морщин шахтера улетучилась подземная копоть, и он молодо славил кого-то. И уже валила на площадь огромная, многоцветная демонстрация. Несла транспаранты, знамена, букеты. Каждый припадал к священной чаше, пил святое вино Революции. Вкушал бессмертие.
В тот же день, через несколько часов, предъявив в кремлевских воротах пригласительную карту, Коробейников явился на прием в честь государственного праздника Революции. В обширном вестибюле, настойчиво и упорно наполняя его до краев, скапливались гости. Государственные мужи, генералы, конструкторы кораблей и ракет, именитые писатели и художники, директора могучих заводов, герои войны и труда, космонавты и прокуроры, - весь цвет государства, вся его мощь, красота и величие, без которых не могла существовать громадная красная страна, ее стройки, военные базы, национально-освободительные войны на всех континентах, «марсианский проект», для которого уже конструировался космический корабль, подбирались космонавты, высаживались в стеклянных теплицах деревья для будущих марсианских рощ, выращивались олени, лисицы и сойки для будущих марсианских лесов, и поэт-сладкопевец, известный своей поэмой о Ленине, делал первые наброски марсианской оды.
