Утратив черты идолов и кумиров, разочаровав и огорчив Коробейникова, они продолжали остро его занимать. Занимало его то расстояние, что отделяло этих обыденных людей от священных помазанников, в которых превращала их власть. Власть обладала загадочным магнетизмом, намагничивала ее носителей, сообщала им величие и блеск металлических памятников. Исчезал магнетизм власти, гасло магнитное поле - и они теряли металлические свойства, становились деревянными, картонными, тусклыми. Разжалованные, выведенные из Политбюро и правительства, превращались в безобидных растерянных пенсионеров, играющих в домино.
Коробейников чувствовал себя на приеме одиноким, затерянным. Остальные узнавали друг друга, чокались, обнимались. Накланялись и вполголоса обращались один к другому с деловыми или деликатными просьбами. Все были связаны знакомствами, высоким положением в обществе, взглядом, мимолетным поклоном возобновляли сословные связи. Были многочисленным избранным слоем, в котором существовала неписаная солидарность, ревнивое соперничество, стремление возвыситься над соседом, уменьшить расстояние, отделявшее от перпендикулярного правительственного стола. Он же, Коробейников, был новичок, случайный гость, кого, быть может, не пригласят в другой раз и который должен воспользоваться этой уникальной возможностью, чтобы запомнить, увидеть, понять.
Он покинул свое место и двинулся вдоль столов, на которых уже царил ералаш, жирно блестели опустошенные тарелки и блюда, вкось стояли опорожненные бутылки. Опьяневшие гости манили официантов, которые чопорно подносили бутылки и нещедро, сдерживая аппетиты, подливали в бокалы. Он старался увидеть какое-нибудь знакомое лицо, чтобы подойти, завязать непринужденную беседу. Продемонстрировать, что и он здесь свой, неслучайный, принят в круг избранных.
Ему попался американист Ардатов, член кружка Марка Солима, но сделал вид, что не заметил, не узнал Коробейникова. Мимо, приобняв за талию какого-то генерала, прохромал идеолог Исаков, хромой черт, тоже член кружка. Их глаза на мгновение встретились и тут же разбежались. Исаков не пожелал его узнать. Так же повел себя лейб-доктор Миазов, рассказывавший совсем недавно о чудодейственной барокамере в своей правительственной клинике. Коробейников хотел было подойти и раскланяться, но тот рассеянно отвернулся. Это было не обидно. Лишь подтверждало закрытость, законспирированность кружка, члены которого не должны были себя обнаружить. Явилась мысль, что в этот тайный кружок входят многие из присутствующих. И тот космонавт, весь в наградах, который был окружен почитателями. И тот генерал, что подымал шумный и бравый тост. И та седовласая, похожая на императрицу актриса, протягивающая для поцелуя желтую, перевитую венами, усыпанную кольцами руку. Однако на банкете не было Марка Солима, который устроил ему приглашение и встреча с которым была для него нежелательна. Не было Стремжинского, с кем хотелось бы ему чокнуться рюмкой, показать всем, что они не просто знакомы, но и близки, оба из влиятельной газеты.
- Михаил Васильевич! - услышал он и обернулся. Перед ним стоял Андрей, все из того же кружка заговорщиков, милый, изящный, с тонкой переносицей и мягкими добрыми глазами. Улыбался искренне, чуть насмешливо, столь непохожий на остальных из вальяжной, перегруженной пищей и самодовольством толпы. К нему, как к другу, мгновенно расположилась душа Коробейникова. Он был счастлив встретить такого же, как и он сам, новичка, не избалованного почестями, знающего цену погонам, лампасам, звездам героев, лауреатским медалям, о чем и говорила его чуть насмешливая улыбка, где была ирония и над самим собой, вовлеченным в этот коллективный биологический процесс. - Вы знаете, Михаил, я думал о вас. Слушал по радио вашу праздничную революционную оду. Должен заметить, она, как, впрочем, и все, что вы пишете, производит сильное впечатление. Пожалуй, никто сегодня, даже из самых маститых писателей и поэтов, не говорит о государстве, о Революции, о народе такими свежими словами, в таких необычных, почти религиозных понятиях.
- Признателен за добрые слова. Я волновался. Эту идею мне подал Марк. Он же взялся отнести мою оду на радио.
- Марк - человек удивительный. К нему приходят идеи и прозрения, до которых никогда не дорастут официальные идеологи, отделы ЦК или идеологические академии и институты. Вот мы и вращаемся вокруг него, как вокруг солнца.
- Тут я заметил несколько знакомых планет, но они проплыли на большом от меня удалении.
- Мне тоже почему-то не поклонился академик Гришиани и умный востоковед Приваков. Такая уж, видно, этика заговорщиков - виду не показывать. Масоны есть масоны, - усмехнулся Андрей.
А Коробейников в который раз спросил себя, чем занимается этот обаятельный просвещенный человек, интересы которого простираются в область философии, литературы, политики. В каком из гуманитарных институтов - истории, философии или управления - руководит он отделом, где ведутся разработки оригинальной гуманитарной проблемы.
- Так вот, о вашей поэтической оде. Марк называет это религией Революции. Наше государство создавалось как непрерывно обновляемая, усложняемая и улучшаемая машина, в которой клокочет энергия Революции, одухотворяющая машину, толкающая ее к космической цели. Этот красный дух есть топливо, которым движется СССР. Если топливо иссякнет, СССР остановится. Замрет на обочине, и мимо него промчатся другие машины, основанные на иной энергетике…
Рядом вкушали два скромных молодых человека, одинаково аккуратно одетых, как одеваются и держатся дисциплинированные референты ЦК. Оба что-то негромко и сдержанно комментировали, не позволяя себе дерзких взглядов, резких жестов, громких высказываний. Осторожно и бегло выпили из рюмок водку, быстро закусили ломтиками вяленого мяса, тут же отерли салфетками губы, словно прятали следы преступления.
- К сожалению, мы наблюдаем омертвение и перерождение правящего слоя, откуда уходят творческие энергии государства. Когда-то живая, пропитанная кровеносными сосудами, чуткая и эластичная плоть, тонко чувствующая окружающий мир, дышащая порами, постоянно растущая, теперь омертвела, ссохлась. Стала жесткой, как мозоль, как роговое вещество, как копыто, куда больше не проникает животворная кровь. Жизнь государства и общества закупоривается, тромбируется, начинает умирать. Партия - виновник тому. Задача развития состоит в том, как удалить эту омертвелую мозоль, как отстричь этот неживой, начинающий загибаться ноготь. Именно над этим размышляют члены нашего тайного общества, собираясь на квартире у Марка…
Поблизости обнимались два дюжих Героя Труда, крупные, с багровыми лицами, монтажники или нефтяники. Держали в огромных кулаках рюмки с водкой. Хохотали, толкали друг друга. Разом умолкли. Опрокинули в себя стопки, одинаково закрыли веки, а потом выпучили яркие синие глаза. Обнялись, ударяя друг друга под микитки.
- Вы, как я заключил, читая ваши очерки, слушая ваше сегодняшнее праздничное «слово», возвращаете государству его первородные энергии, одухотворяете машину власти. Окропляете живой водой своей поэтики и философии два распавшихся периода русской истории - «белый» и «красный», - возвращая истории ее единство, резко увеличивая потенциал «красного», давая прорасти в него «белому». Это оживление, одухотворение государства под силу только большим художникам, отважным идеологам, таким, как вы и ваш друг Шмелев. Но это будет встречать все нарастающее сопротивление партии. Вы должны быть к этому готовы…
