- Вы должны его знать… Архитектор-футуролог Шмелев… Его «Город Будущего»… В этих идеях огромные перспективы развития. Быть может, судьба государства… Уникальное мышление, гигантский ум… Скопил в себе мировую культуру и совершил рывок в будущее… Я написал о нем очерк. Был помещен в том же номере, что и рассказ о вашей работе… Редколлегия отметила оба эти материала, назвала их героев «людьми из будущего»… Сделайте что-нибудь… Шмелев не должен погибнуть… Этот мозг является национальным достоянием…
- А вы вообще когда-нибудь видели мозг? - спросил хирург, пропуская мимо ушей бурные излияния Коробейникова.
- Я? Мозг? - удивился Коробейников. - Не видел…
- Приглашаю вас на операцию. Вам дадут халат и шапочку, - пошел к дверям не оглядываясь, не давая объяснений своему неожиданному решению. Стремительной волей, направленной в работу энергией увлекал за собой Коробейникова.
Облаченный в халат и бахилы, в неудобной шапочке, Коробейников стоял в операционной, изумляясь тому, что лежащий на столе недвижный истукан - это друг Шмелев, неутомимый в замыслах и речениях, каждую минуту в беспокойном движении, превращавший любое, самое простое занятие в священнодействие, - заваривал ли в крохотном арабском кофейничке крепчайший смоляной кофе, или накалывал на липовую расправилку драгоценную, в шелковых переливах, бабочку, или реставрировал кисточкой старую икону, или наматывал на смуглый палец золотистый локон Шурочки. Это - Шмелев, вытянутый, с босыми ногами из-под простыни, с омертвелыми руками, с опавшими легкими, вместо которых сипло надувался и опадал ребристый аппарат искусственного дыхания. Коробейников, стоя в торце стола, не видел лица, а только волосатое темя с набухшей огромной шишкой, которую остригли и обрили, окружив кольцом голой кожи.
Ярко горели хромированные люстры. Блестела белая сталь скальпелей, пинцетов, зажимов. Были разложены тонкие иглы, щупы, лопаточки. Шмелев напоминал бабочку, которую уложили на расправилку, и сейчас подойдет энтомолог, вонзит острие в жесткую кромку крыла, растянет на плоскости роскошную изумрудно-черную перепонку. Бригада сестер и врачей орудовала шприцами, капельницами, управляла приборами и аппаратами, среди которых, подвешенная на тончайших невидимых струнах, колебалась жизнь Шмелева. Коробейников теменем чувствовал липкий жар, пульсацию фиолетового волдыря на голове Шмелева, словно сотрясенный и раненый мозг, отсеченный от тела, ослепший и оглохший, искал себе выход. Находил в общении с другом, посылал из теменного ока в сострадающий разум Коробейникова свою боль, бессловесный ужас, хаос сотрясенных видений.
Появился хирург, в зеленовато-бирюзовом облачении, с обручем на лбу, в котором размещался застекленный электрический глаз. В перчатках, изящно зачехленный, с движениями, напоминавшими балет, был снаряжен для опасного странствия. На морское дно, где в сумерках обитали таинственные рептилии и глубоководные рыбы. В подземные шахты, где в провалах земли ютились боги каменных недр, болезненные плесени и боящиеся света грибы. В открытый Космос, где в черном зияющем мраке сверкали жестокие звезды, реяли прозрачные шестикрылые духи. Был легок, сосредоточен, не замечал Коробейникова. Издали, чуть наклоняя голову, прицеливался к бритой голове, из которой торчал косматый, как у запорожца, чуб.
Перехватил у сестры пинцет с йодистой ваткой. Небрежно, словно маститый художник, сделал на выбритой коже несколько золотистых мазков. Нарисовал светящийся нимб, будто пациент был причислен к лику святых.
«Костя, друг милый, ты будешь спасен… Мастер высшего класса… Такой же, как и ты, футуролог… Молюсь за тебя… Отдаю тебе мою животворную прану… - Коробейников чувствовал, как раненый мозг друга посылает ему свои вопли, свое бесшумное страдание, из темени в темя, от одного теменного ока в другое. Будто из головы Шмелева, из желтого, нарисованного йодом кольца, протянулась невидимая труба, незримый световод, по которому от одной головы в другую, минуя органы чувств, летели жалобы, мольбы, цветные изображения. - Слышишь меня?… Я рядом… Не дам тебе погибнуть…»
- Новокаин… Артериальное… Нет падения пульса… Приступаю к трепанации… - доносились до Коробейникова вырванные из смысловой ткани, похожие на клочья слова, которыми обменивалась бригада хирургов, главный из которых стоял поодаль, не вмешиваясь в предварительную черновую работу.
Коренастый хирург с голыми по локоть руками приблизил к голове Шмелева дрель. Приставил к пятну йода толстое сверло. Начал с хрустом сверлить, вдавливая сверло в череп, выбрасывая наружу влажные костяные стружки. Хрустели стальные шестеренки инструмента. Хрустела растачиваемая кость. Хрустела и ужасалась голова Коробейникова, будто ему в мозг ввинчивали отточенные кромки и режущая сталь проникала в жидкую мякоть мозга. Хирург, напрягая мускулистые руки, просверлил в голове Шмелева четыре бело-розовые сочные лунки. Бережно собрал упавшие на ткань заусенцы и стружки. Положил в стеклянную чашечку.
«Боже мой, Костя, что они с тобой делают… Твоя гениальная голова, которая собрала в себе столько великих идей и уникальных прозрений… Грубое, страшное вторжение… Я рядом, с тобой… Принимаю на себя твою боль, твое бесконечное страдание…»
В руках хирурга появилась пила - сверкающая, из нержавеющей стали ножовка. Такой пилой перепиливают железные трубы, отрезки арматуры, окаменелое дерево. Хирург ловко и точно стал водить инструментом, соединяя распилами лунки. Коробейников слышал мягкий звук пилы, погружавшейся в сырую кость. Ему казалось, что на его голове выпиливают окно, и мелкие стальные зубья уже дерут в глубине чувствительную влажную мякоть.
Узкие линии соединяли выточенные лунки, окружали гематому тонкими щелями, сквозь которые что-то розовело, светилось, будто в голове горел рубиновый фонарь и его свет просачивался сквозь прорези.
«Боже мой, эта грубая сила, примитивные инструменты, вторжение в святая святых… Твой светоч, хранилище великих гипотез, неповторимое течение мыслей… Неужели так просто отмыкается секретный замок, открывается божественный сейф?… Костя, друг, я рядом, спасаю тебя…»
Хирург приложил к черепу растопыренную пятерню, касаясь чуткими пальцами. Другой рукой взял инструмент, похожий на вязальную спицу. Ввел в распил, поддел, потянул. Свод черепа отпал, и вовне ударила разящая, ошеломляющая сила, толкнувшая Коробейникова, словно из-под свода прянул малиново-красный взрыв. Пахнуло парным духом, пролилась и закапала клейкая жижа, окровянив простыню. Обнаружился мозг, бугристый, выпуклый, с перламутровой слизью, малиновыми, голубыми, ярко-желтыми и тускло-белыми массами. В этом зрелище была такая интенсивная мощь, запретная тайна, кощунственная нагота, что Коробейников ошеломленно отпрянул, стал терять сознание. Искал опору, с трудом одолевая обморок. С похолодевшим лбом, липкой испариной глядел, как близко светится обнаженный мозг.
От мозга исходила могучая радиация, словно это была глыба урана. Он был живой, переливался, слабо пульсировал, как всплывший на поверхность таинственный моллюск. Фиолетовая мякоть, желтая глубина, выгнутые лепестки делали его похожим на чудовищный жирный георгин. Складки, мягкие морщины, толстая синяя вена, вишневая артерия создавали ощущение отдельного существа, поселившегося в человеке как чудовищный полип, прокравшийся под черепную кость. Этот полип имел внеземную природу, проник под череп в виде крохотной космической споры, разросся, питаясь земными энергиями. Был связан своей природой с необозримой Вселенной, ведал об отдаленных галактиках, о «черных дырах», о первых секундах творения. Передавал малую часть этих знаний бренному человеку. Мозг переливался, как странный, из цветного стекла, сосуд, который соединялся трубочкой с губами божественного стеклодува, был наполнен его дыханием. Освобожденный от костяной оболочки, казался светилом, приплывшим из Космоса. И это ужасало Коробейникова, было невыносимо, ввергало в помрачение от соседства с непостижимой, запретной тайной.
