Его разбудил отец Лев.
- Миша, вставай, пора! - тряс он его за плечо. Испуганно просыпаясь, Коробейников увидел склоненную бороду, отпавший от черной рясы серебряный крест. За окнами было темно. Тускло горел ночник. Андроника и Алеша спали за занавеской. На керосинке позвякивал чайник. - Водички горячей в купель подолью, чтобы ты не замерз.
И это раннее пробуждение, неуютный вид остывшей избы, звякающий чайник подействовали на Коробейникова раздражающе. Он стал торопливо одеваться, не находя в себе вчерашнего воодушевления и ночных предощущений.
Шли в церковь в полной тьме. Отец Лев в своей черной рясе и душегрейке был почти невидим. Лишь туманился эмалированный чайник, мутным пятном скакал среди могил и древесных стволов. Остановились перед церковью, которая казалась окаменелой глыбой соли. Отец Лев возился с ключом. А Коробейников вдруг испытал неудобство, разочарование, ощущение неловкости происходящего, - этот нелепый чайник, какая-то купель, необходимость раздеваться и вставать босыми ногами в воду, верить в необходимость для продолжения жизни этого непонятного обряда, сопровождаемого невнятными речениями, первобытным ритуалом. И все это с ним, кто еще недавно восхищался мощью и красотой авианосца, совершенством рукотворных машин, построенных по законам механики, электроники, ядерной физики, кто с восторгом следил, как в стеклянной сфере дрожит штурмовик, а потом, увлекаемый стремительной волей, мчится в грохочущем пламени бомбить побережье. Почему он должен все это забыть? Почему всей этой яростной и прекрасной жизни, энергичным, отважным людям должен предпочесть комочки пресного теста, эмалированный чайник, темную затертую ряску, из-под которой у отца Льва торчат обязательные для всех священников сапоги?
Отец Лев пропустил его в церковь, щелкнул выключателем. И Коробейников, оказавшись в храме, получил подтверждение своим сомнениям. Церковь напоминала склеп. Холодно-сырая, серая, словно поросшая плесенью, с железной цилиндрической печкой в углу, от которой веяло стужей. Неясно, аляповато светился иконостас, не золотой, а горчично-желтый, с закопченными, неразличимыми образами, перед одним из которых тревожно и воспаленно горела малиновая лампада. У стены стояло высокое деревянное распятие - грубый коричневый крест с жилистым мускулистым телом, выкрашенным масляной краской, которая отливала мертвым холодным салом. Весь высокий пустой объем церкви казался опущенным в подземелье, засыпанным по самые купола мерзлой землей. Во всем ощущалась придавленность, погребенность, в которую он, Коробейников, добровольно погружался.
Отец Лев скрылся в алтаре и вынес оттуда купель, которая оказалась продолговатым жестяным корытом. Поставил корыто посреди храма и стал лить из чайника воду, которая гремела по железному дну, окутывалась паром.
- Раздевайся. Одежду сложи на лавке, - строго приказал отец Лев и снова ушел в алтарь.
Коробейников стал раздеваться, не понимая, почему повинуется этому человеку, который был его другом, его ровней, с кем пили водку, жарко спорили, иногда ссорились. В этих ссорах Коробейников возмущался истовым средневековым мировоззрением, которое нарочито исповедовал Левушка, выпускник университета, просвещенный знаток истории, направляя свои знания на то, чтобы перечеркнуть и отвергнуть современность, воспроизвести во всей архаической полноте миновавшие представления. И вот теперь он совлекает с себя одежды посреди ледяной, заброшенной церкви, откуда ушло время, оставив деревянное, рубленное топором распятие с повисшим тяжелым телом, для которого и построен этот подземный склеп.
Из алтаря появился отец Лев, облаченный в золоченую ризу, с высоким стоячим воротником, похожий на Деда Мороза. Коробейникову это показалось комичным, и он усмехнулся, бросая на лавку последние одежды. Стоял голый, прикрывая ладонями пах, напрягая мускулы, чтобы не застыть в ледяном тусклом воздухе.
- Помысли о том, что этот чудный обряд воспроизводит момент крещения Господа нашего Иисуса Христа, когда на воды Иордана сошел Святой Дух, и Отец наш Иисус Христос принял крещение от Иоанна Предтечи. - Отец Лев установил на краю купели, в крохотный подсвечник, тонкую церковную свечку, запалил ее. Робкий золотой огонек отразился в воде, наполнил жестяную купель нежным живым теплом, вдруг взволновал Коробейникова. Было такое чувство, что этим таинственным живым огоньком кто-то выхватил его из рук искусителя, который отвращал его от предстоящего обряда, хотел удержать его скептический разум в области сомнений, иронии и неверия. Искуситель испугался огонька, отпрянул, притаился где-то в темных сырых углах церкви, куда не долетал лучик свечи. - Когда встанешь в купель и я буду читать, слушай внимательно и откликайся на мои вопрошания. Потом станешь повторять за мной Символ Веры, с тем чтобы позже выучить его наизусть… Окунайся в купель!…
Коробейникова вдруг объял страх. Не от холода задрожали его голые плечи и затрепетал живот, а от ужаса, возникшего в каждой клеточке плоти, которая не желала расставаться со своим естеством, противилась погружению в купель, как противится странник ступить на палубу утлого корабля, что оторвет его от родимого берега, от милых и близких и направит в беспредельную ширь океана, в бури и ветры, к незнакомому континенту. Этот неведомый материк, быть может, и не существует в действительности, а только присутствует в помраченном воображении странника, и тот, ради безумной мечты, покидает навсегда отчий берег, чтобы не пристать ни к какому другому, сгинуть в пучине. И еще есть возможность одуматься. Убрать занесенную над купелью голую ногу. Подойти к лавке и вновь облачиться в одежды. Распроститься с хозяином и быстро, в темноте, по холодному тракту, вернуться на станцию. С утренним поездом поспешить обратно в Москву, где все знакомо, уютный дом, Валентина, дети, на столе конспект задуманного романа, газета, командировки, интересные люди, каждый из которых при общении открывает новую грань фантастической, яркой реальности.
Деревянный Христос, обвисший на кресте, взирал насупленным взором. Едва различимые лики в иконостасе наблюдали его сомнения. Отец Лев, с расчесанными на прямой пробор волосами, с золотистой бородой, в золоченой тяжелой ризе ясно смотрел синими, любящими глазами. И Коробейников, одолевая ужас, держа руки крестом, обнимая себя за дрожащие плечи, ступил в теплую, растворившую огонек купель. Встал в ней, голый, беззащитный, доверяясь чьей-то требовательной, властной воле.
Отец Лев раскрыл потрепанную книжицу. Стал читать певуче, гулко, вознося и опуская взволнованный голос, который отзывался в сумерках церкви, возвращался обратно, отраженный от сумрачных ликов, рубленого распятья, высоких сводов, зарешеченных узких окон, вовлекая в молитвенное чтение иконописных святых, распятого Христа, стоящие за окнами деревья, кресты на безвестных могилах. От этого летающего песнопения, непонятных певучих слов на святом языке, чей непостижимый смысл касался его, Коробейникова, он словно впал в забытье. Его усыпили, как усыпляют космонавта, перелетающего громадные пространства Вселенной Это было не смертью, а только забвением, в котором душа была изъята из тела, и ей показывали лазурные дали, чудесные моря и озера, сияющие лики, райские деревья с плодами, белоснежных ангелов и ласковых длиннобородых старцев, стоящих на коленях святых, розовые храмы в заре, золотые над рощами купола, парящих птиц, сладостно гудящие колокола и что-то еще, прежде не виданное, не имеющее земного подобия, необъятно-прекрасное и сладостное.
