Он видел убегающий клин лиловых аэродромных огней. Бензозаправщик с обмелевшей цистерной, грубой надписью «Огнеопасно». Горсть голубых, драгоценно рассыпанных звезд. Замерзшие кончики пальцев, которые он поднес к губам, дунув на них перламутровым паром. Детали не ускользали от его внимания, запоминались, как последние образы мира, в котором ему оставалось недолго жить. Но он запоминал их, оттачивал, вносил в несуществующий текст. Мир стремился к своему завершению, а он старался его описать в его последние, ускользающие мгновения. Это поразило его. И в дни скончания мира он оставался писателем. Вел летопись последних времен, хотя через мгновение не будет ни книг, ни читателей, исчезнут все письмена, кроме тех, черно-красных, что начертаны на атомной бомбе. Инстинкт писательства, подобно инстинкту смерти, инстинкту продолжения рода, был неистребим, действовал в нем помимо воли. Наблюдая далекое шевеление самолетов, он писал репортаж о Конце Света.
Вдалеке зазвенело. Ветер принес металлический нарастающий звук. Вспыхнул аметистовый аэродромный прожектор, высвечивая полосу. В лучах молниеносной струей скользнул самолет. Сбросил поток жидкого серебра и исчез. Невидимый, гудел в высоте, и глаза искали среди звезд пару габаритных огней.
Минуту было тихо, темно. Вновь зазвенело. Загорелся прожектор. В его водянистых лучах метнулась огромная рыбина. Бомбардировщик тяжело ушел в высоту, на секунду полыхнув голубыми турбинами. Звенел, удалялся, ведя по звездам красным и зеленым огнями.
Самолеты взлетали с минутными интервалами. Полк покидал аэродром, выстраивал эшелоны. Группами, на разных высотах, уходили на запад.
Коробейников остался на поле совершенно один. Механики исчезли, быть может, повинуясь инструкции, попрятались в подземные бункеры. Пропали тягачи и бензозаправщики, должно быть, укрылись за капонирами, чтобы их не настигла буря ударов. Только чернела пустота аэродрома, и до самого горизонта переливались чудесные звезды.
Он представлял, как полк идет над Белоруссией, над темными заснеженными хуторками, оставляя в стороне розовое зарево Минска. Проходит над Польшей, над остроконечными костелами и лепными дворцами Варшавы. В Восточной Германии, северней Лейпцига, к нему пристраиваются истребители сопровождения. Полк прорывает границу, вторгается в воздушное пространство ФРГ. Навстречу взлетают американские перехватчики, дислоцированные в Рейн-Вестфалии. Воздушный бой над ночным Рейном. Схватки истребителей, испепеляемых скорострельными пушками. Паденье к земле горящих машин. В черных дубравах Саксонии красные кляксы подбитых бомбардировщиков. Полк, потеряв треть состава, мелкими группами прорывается к Гамбургу, где его атакуют зенитно-ракетные комплексы. Массовый пуск ракет. Бенгальские огни попаданий. Огромные машины, совершая противоракетный маневр, рыхлят виражами небо. На бреющем, едва не задевая вершин, рвутся вперед, оставляя гореть на земле еще одну треть полка. На локаторах цели Гамбурга. Металлическая, в рельсах, земля. Стальные фермы мостов и заводов. Аэродром с тяжелыми «Б-52», выруливающими на взлетную полосу, готовыми к старту. Прицелы впиваются в цели. Пальцы давят на кнопки. Десятки атомных бомб сходят с подвесок, отрываются от машин, продолжают скольжение. Самолеты, сбросив бомбы, взмывают свечой, мощно уходят вверх. Ложатся на спину, удаляясь от места взрыва в расплавленном небе. Вслед, толкая ударной волной, закручивая в турбулентный поток, дышат фонтаны плазмы. Большинство самолетов гибнет в огненных смерчах. Лишь десятая часть уходит на базу, оставляя за собой гигантские мухоморы, ядовитые поганки, розовых жутких медуз, плывущих над Европой. Летят на восток, в Россию, над которой подымаются на задние лапы косматые голубые медведи ядерных взрывов.
«Неужели все так и будет?… И Второе Пришествие, которое вымаливали для России славянофилы, которым грезил Никон, создавая на милой Истре великолепный и праздничный Новый Иерусалим, то самое обещанное явление Иисуса Сладчайшего, Бога Света, Христа Милосердного, случится среди расколотой, испепеленной земли, жаркого котлована, куда провалится Москва, и в жуткой дыре, полной кипящей ртути, будут плавать Настя и Васенька, их изувеченные тельца?…»
Обморок накатился. Твердый, летящий в пространстве удар повалил его в снег. Лежал без чувств, открыв невидящие глаза навстречу сверкающим звездам.
Через минуту очнулся. Звезды приблизились, переливались по всему небу, волновались, словно на огромном шелковом пологе. Обращались к нему и звали, требовали немедленного поступка. Не понимая, чего от него требуют, что должен он совершить, одинокий, беспомощный, посреди морозного поля, на опустелом аэродроме, Коробейников оторвался от снега. Не поднялся, а остался стоять на коленях. И эта молитвенная поза, сверкающая высота, напряженная измученная душа побудили его к молитве. Он стал молиться бессловесно и страстно, чтобы команда из неведомого штаба, сигнал из секретного бункера догнали улетевший полк. Вернули назад. Опустили бомбардировщики с убийственным грузом. Не дали ему сорваться с подвесок. Молился на звезды, и они превращались в великолепный иконостас, в разноцветные лампады, в золотые паникадила. В морозном небе, среди нимбов и алмазных венцов, он различал тех святых, что были написаны на темных досках тесовской сельской церкви. Но в Тесове они были едва различимы, покрыты тусклым налетом. А здесь, на небе, лучились, сияли, переливались драгоценными мантиями.
Услышал далекий, звенящий звук. Звон приближался, снижался, наполнял морозное небо. Вспыхнуло аметистовым светом. Озарило узкую бетонную полосу. В аметистовые лучи из черноты неба ворвался самолет. Длинный, стремительный, в стеклянном трепете крыльев. Скользнул и пропал. Гудел на удаленном конце аэродрома у мутных лесов.
Снова вспыхнул прожектор. В прозрачном аметистовом потоке скользнула огромная рыбина, сбрасывала с плавников горящие брызги. Второй бомбардировщик приземлился, гасил бег, утомленно гудел вдалеке.
Один за другим садились самолеты, наполняя ночь ревом, металлическим свистом, вспышками света, скольженьем громадных фюзеляжей и крыльев. Полк, совершив учебный полет, возвращался на базу.
Молитва Коробейникова была услышана. Покрикивая, к стоянке торопились техники. Из темноты, напружинив крылья, остро светя прожектором, подкатывал звенящий бомбардировщик с бортовым номером «34». Кристаллически сверкала кабина. На киле остро, сочно краснела звезда. Когда утихли турбины, по стремянке спустился командир. Увидел Коробейникова и кивнул:
- Завтра разбор полетов. А послезавтра поедем на озеро. Окуньков потягаем. Там и поговорим по душам. - Пошел, переваливаясь, походкой утомленного землемера.
44
Он не помышлял о себе как о праведнике, ради которого Бог пощадил заблудший, порочный мир. Не тешил себя гордыней, что именно он, молитвенно взывая к Богу, сумел отвратить атомную войну. Понимал, что не его робкая вера, сбивчивая и пугливая молитва развернули в небе полк бомбардировщиков, опустили на землю «чашу гнева Господня», так и не расплескав ее над Европой. Но, вернувшись домой, он пребывал в постоянном воодушевлении, которое началось на пустынном Смоленском тракте, среди старых берез. Превратилось в счастливое озарение, когда он босой стоял в холодной купели с тихой свечой, целуя золотой крест. Было явлено чудо, когда стоял на коленях посреди ночного аэродрома, посылал молитву вслед громадным бомбардировщикам, отыскивая их своим духовным, умоляющим оком среди звезд.
