В солнечной сонной недвижности звучала дребезжащая, монотонно повторяемая мелодия стальных винтов, алюминиевых заклепок, лепестков металла, в которых странно слышалось: «степь да степь кругом…», кусочек русской песни, занесенной на стальных лопастях в безжизненную казахстанскую степь.
Коробейников погрузился в сонное оцепенение. Солнце сквозь иллюминатор медленно бродило внутри вертолета.
Винты вдруг резко сменили мелодию, торопливо и зло заныли. Вертолет наклонился. В круглом стекле пронеслась наезженная дорога, низкие строения, тонкая пограничная вышка, круглое, наполненное зеленой яшмой озеро. Через минуту вертолет опустился на пограничной заставе.
Выпрыгнув вслед за Трофимовым, оказавшись среди ревущего бурана, Коробейников минуту стоял, пригнувшись и стиснув веки. Слышал, как отлетает вертолет, унося с собой рыжий смерч и горячий ветер. Постепенно открыл глаза.
Навстречу, в опустевшее, выжженное винтами пространство, торопливо подходил офицер в зеленой, запыленной фуражке. Круглое лицо, круглые, еще молодые глаза, оттопыренные, как у подростка, просвечивающие на солнце уши. Его усики задорно топорщились, но в лице скопились непроходящие напряжение и усталость.
- Здравия желаю, товарищ полковник, - козырнул он Трофимову, в котором только теперь, после этого приветствия, Коробейников окончательно угадал офицера. - Выходили на связь из штаба округа, передавали данные воздушной разведки. На нашем участке с той стороны наблюдается скопление стад и грузовиков с военнослужащими. Для вас в кунгах накопились радиоперехваты. Усиление на четырех «бэтээрах» прибудет из отряда к двадцати трем часам. В остальном все нормально.
- Были прорывы границы?
- Утром два стада, каждое голов по двести. Первое, силами двух нарядов, удалось развернуть. Второе прошло. Во время выдавливания один солдат получил легкую травму.
- По-прежнему имитируйте проницаемость границы на вашем участке. Не стрелять, даже в воздух. Только силовое выдавливание.
- Приказ выполняем, товарищ полковник. Люди устали. Мне нужно кое-что обсудить. - Круглолицый офицер вопросительно посмотрел на Коробейникова.
- Обсудим. Сначала прими гостя. Накорми нас чем бог послал. Размести Михаила Владимировича. Он будет с нами работать. Потом займемся делами.
Офицер отдал честь Коробейникову:
- Начальник заставы капитан Квитко. - Его круглые глаза оглядели Коробейникова так, как оглядывают досадно и не ко времени появившегося человека, которого следует воспринимать подобно неизбежной помехе.
Сначала они прошли в выбеленный домик со светлой, чистой комнатой, где стояло с десяток застеленных кроватей.
- Выбирайте место, - сказал капитан. - Несколько дней вы будете здесь один.
В небольшой столовой уселись втроем. Дневальный, бритоголовый, с острыми любопытными глазами, облаченный в белый фартук, ставил перед ними гороховый суп с мясом, гречневую кашу с тушенкой, стаканы с мутным, приторно сладким компотом. После трапезы Трофимов сказал:
- До вечера отдыхайте, Михаил Владимирович. Осмотритесь. В озере покупайтесь. Завтра рано, с утра - работа. - И в сопровождении капитана, слегка сутулясь, в помятой гражданской одежде, направился туда, где росли чахлые, с выбеленными стволами деревья и в блеклой листве стояли два кунга, топорщились антенны.
В копилке его опыта появилась первая, едва заметная пыльца, которая позже будет забыта, стерта, унесена вихрем грозных и ярких явлений. Но теперь эта пыльца казалась исключительно важной. Каждая частица была принесена с материка, на котором ему, исследователю, еще предстоит побывать. Невзрачный, похожий на бухгалтера Трофимов оказался полковником, кому из штаба округа сообщали данные авиационной разведки. Где-то рядом, на границе, шло скопление овечьих стад и военнослужащих китайской армии, перед которыми пограничники зачем-то демонстрировали свою слабость, имитировали непрочность и проницаемость границы. К ночи на заставу должно было прибыть подкрепление, как если бы готовилось что-то опасное.
Все эти мелкие обобщения не создавали общей картины, но были первыми робкими штрихами на белой бумаге, которая в скором времени покроется ярко-синим, темно-коричневым, нежно-зеленым и, возможно, огненно-красным, как это было на острове Даманском.
Коробейников осматривал территорию, над которой была развешана невидимая ловчая сеть, в чьих узелках он уже начал запутываться.
Застава состояла из нескольких домиков: казармы, столовая, жилище офицеров, продовольственный склад, гараж, в воротах которого виднелся гусеничный тягач, оранжевый бульдозер, пыльный, не новый «бэтээр», спортивная площадка, курилка с навесом. По фронту заставы проходили столбы с колючей проволокой. В приоткрытые, оплетенные «колючкой» ворота в открытую степь уводила наезженная, полная белой пыли дорога. Степь призрачно млела в вечернем солнце, полная жаркой мглы, в которой далеко, нечетко туманились волнистые горы, и ближе - остроконечные, окруженные тенями невысокие сопки. Стена далеких гор, напоминавших верблюжьи горбы, в одном месте разрывалась. Казалось, что это русло, сквозь которое степь утекает в далекую, желтого цвета, страну и там продолжает обморочно млеть на солнце. У ворот из набитых мешков был сложен капонир с бойницей. Поодаль, тонкая, с журавлиной грацией, возвышалась дозорная вышка, и на ней под козырьком стоял наблюдатель в панаме, припадал к застекленной трубе, всматриваясь в белесую мглу.
Бродя по заставе, он почувствовал смоляной свежий дух неожиданный, лесной, среди бесцветного, лишенного запахов воздуха. По этому вкусному запаху он набрел на высокую гору струганых длинных ящиков, сложенных у стены склада. Изумлялся их древесной некрашеной свежести среди жухлой земли и стен. За ящиками, сквозь колючую проволоку, тускло-синее, блестело озеро, расплавленное и недвижное. Не вызывало желание окунуться, как не вызывает подобного желания плоскость слюды.
Он заглянул в казарму, где при входе у полевого телефона сидел дежурный, в обмундировании, с притороченным штык-ножом. По одну сторону открывалось спальное помещение с рядами кроватей. На некоторых спали солдаты, обморочно раскрыв рты, выставив из-под мятых простынок коричневые гончарные лица и голые незагорелые ноги, - должно быть, отдыхал вернувшийся с дежурства наряд. Несколько голых по пояс солдат сидели на кроватях, среди масляных стен, воинских наставлений и призывов. Тут же размещалась вешалка с аккуратно развешанными мундирами, полка с пограничными фуражками. По другую сторону от дежурного, за решеткой, находилась оружейная комната, уставленная автоматами, пахло металлом и смазкой. Полуоткрытая дверь вела в «ленинскую комнату». Дежурный неохотно козырнул вошедшему Коробейникову, и тот, помедлив, прошел в «ленкомнату».
Это было тесное помещение с двумя столами и стульями. На стенах красовались аляповатые рукодельные плакаты с пограничными столбами, овчарками, мужественными пограничниками, на фоне коричневых гор среди них виднелась седловина, та самая, сквозь которую в Китай утекала казахстанская степь. Среди бравых призывов, предлагавших держать границу на замке, считать пограничную линию священной, давать отпор любому нарушителю, за одним из столов сидел парень. Встал, увидев Коробейникова. Был невысок, худощав, с милым сероглазым лицом, шелушащимся от солнца и пыли. Голову его украшал чубчик. Руки, державшие журнал «Вокруг света», были исцарапаны, в мозолях, в темной несмываемой смазке. Он улыбнулся Коробейникову так, словно ожидал от него каких-то благожелательных слов. И это тронуло, подкупило Коробейникова.
