Ильенко лихо щелкал камерой. Наводил аппарат на трупы. Отступал, захватывая в кадр все три тела. Приближался, наводя объектив на каждого в отдельности.
- Давай-ка, старик, сними меня на фоне этих красавцев. Пополню мою коллекцию. - Ильенко передал Коробейникову аппарат. Подбоченился вблизи от трупов. Коробейников захватывал видоискателем его бодрую физиономию. Нажимал на спуск, с яростью святотатца, с отчаянной тоской богоборца, взывал к Богу:
«Если ты существуешь, если ты присутствуешь в мире, убей меня!… Сейчас, немедленно, пошли мне пулю в затылок!… Докажи свое присутствие в мире!… Покарай мое святотатство!…»
Он молил Господа, чтобы тот обнаружил себя выстрелом китайского снайпера. Чтобы пуля, как Божья молния, вонзилась ему в затылок. И последним мгновением жизни было бы мгновение его вернувшейся веры, и он, исчезая, воскликнул: «Ты есть, Господи!… Верую!…»
Выстрела не было. Горы сзади молчали, похожие на мертвых, накрытых чехлом великанов. Спина убитого шевелилась бесчисленными каплями солнца.
Он вернул аппарат Ильенко. Молча, соскальзывая на сыпучем склоне, они спустились к подножью, где их с нетерпением поджидали солдаты.
Обогнув сопку, они снова поднялись на вершину, утомленно уселись на теплые камни, окруженные солдатами, которые извлекали сухой паек: галеты, маленькие банки сгущенки, фляжки с водой. Раскладывали на краю окопа, приглашая журналистов к трапезе.
Коробейников чувствовал усталость и опустошенность, почти равнодушие. Его экзальтация, мистические переживания, муки совести - все это кончилось на ровном бесцветном жаре, припекавшем вершину. Не богослов, не философ, он был газетчик, которому поручено написать журналистский очерк, соответствующий нормам и установкам газеты. Он его и напишет, без труда, ярко и зрелищно, используя свое писательское мастерство, которым не владеет Ильенко. В этом очерке будет солдатская трапеза у границы Китая. Окоп, стреляные гильзы, бесконечные пустынные горы и утомленные воины, вкушающие суровый солдатский хлеб.
Он получил из солдатских рук галету, маленькую баночку сгущенки, вскрытую штык-ножом. Чуть отсел, чтобы можно было любоваться волнистыми далями, солнечной пустотой, туманной седловиной Джунгарских ворот. Жевал галету. Пил из банки тягучую млечную сладость.
Одинокий ворон парил над пустыней, оглашая пространство скрипучим печальным карканьем. Звук странно отражался от гор, неба, каменистой земли, складывался с собственным эхом, порождал в душе забытые детские переживания. Былинное, древнее, сказочное чудилось в вещем крике медлительной птицы, одиноко реющей в пустыне, медленно взмахивающей черными крыльями, в которых вдруг сверкнет синева. Бабушка читала восхитительную полузабытую сказку про ворона, летящего в пустыню за «мертвой и живой водой». На полке в мамином шкафу стояла книжка Билибина с негнущимися жесткими страницами, где богатырь склонил копье перед белым камнем, на котором нахохлился ворон с рубиновым вещим глазком.
Было успокоительно и печально смотреть на плавное паренье ворона, рождавшее воспоминания о Великой Степи, богатырских заставах, о стародавнем пленительном времени, где все казалось родной и чудесной сказкой, не вызывало тревог и болей, было проверено красотой и добром.
Он жевал галету, губы были сладкие от молока. Ворон, снижаясь кругами, опустился на контрольно-следовую полосу, черно-синий, со стеклянным отливом, на розоватой, рыхлой бахроме. Продолжал с земли трескуче каркать и звать. На длинный костяной звук возник в небе второй ворон. Покружил и медленно опустился рядом с первым. Оба сидели на розовой борозде, уходящей в обе стороны в бесконечность.
Коробейников был благодарен черно-синим птицам за их появление, за то, что отвлекли его от ужасных переживаний, направили его утомленные мысли прочь от жестоких видений. Вороны тяжело поднялись, стали возвышаться, редко взмахивая крыльями, приближались. Были видны растопыренные маховые перья, тяжелые клювы, приспущенные когтистые лапы. Долетели до вершины сопки и скрылись за кромкой, опустились рядом, на невидимой стороне горы. Опустились туда, где лежали убитые китайцы. Совершал свою трапезу Коробейников, откусывая галету, глотая сладкое молоко. Совершали трапезу голодные птицы, опустившись на трупы, долбя гниющую падаль, разрывая клювами сухожилия, отклевывая от сочного георгина мясистые синие лепестки.
Эта мысль еще не успела сложиться в свою ужасную достоверность, как из-за кромки горы, темнея на светлом небе, вынеслась зыбкая полупрозрачная струя. Окружила Коробейникова мельканием, слабым шумом и дуновением. Он почувствовал тугие удары в лоб, веки, губы. Что-то живое прилипало к нему, начинало ползти, щекотать. Полупрозрачная струя была летучим роем мух, которые взлетели с трупов, когда на них уселись голодные птицы. Мухи, переполненные ядовитыми соками, отяжелели, вязко шлепались ему на лицо, на сладкие, в молоке, губы. Содрогаясь от отвращения, он боялся стряхивать их с лица, чтобы неосторожным движением не раздавить, не расплющить зловонную каплю. Чтобы трупный яд не плеснул ему в рот.
Скатываясь с горы, заслоняя лицо от мерзкого роя, он переводил дух у подножья. Лил из фляжки теплую воду на глаза, на губы, смывая мерзкие прикосновения.
Трупы не отпускали его. Потревоженные его появлением, покойники посылали ему духов смерти, дули ему в лицо смертоносным ветром.
В полдень к сопке подкатила легковушка. Трофимов, изнуренный, с автоматом, подошел, опустился рядом с Коробейниковым.
- Как обстановка? - спросил Коробейников, разглядывая лицо полковника, неуловимо изменившееся под налетом усталости и печали. В простонародном невыразительном облике, среди пыльных бровей, грубых складок, отточенных скул вдруг проступили черты утонченного благородства.
- Полагаю, сегодня нападения не будет. С обеих сторон накоплены войска. Обе стороны демонстрируют наличие артиллерии и танков. МИД Китая сделал жесткое заявление, обвиняя Советский Союз в агрессии. МИД СССР назвал вчерашнее столкновение подготовкой к большой войне, в которой заинтересовано маоистское руководство, чтобы заглушить недовольство народа «культурной революцией» и «большим скачком». Американские аналитики говорят о коренном ухудшении советско-китайских отношений, для исправления которых потребуются десятилетия. Так что достигнут уровень напряженности, достаточный для решения обеими сторонами множества внутриполитических проблем. Например, не исключаю, что в ближайшее время Мао избавится от своего конкурента в партийной элите, военного министра Линь Бяо. Возможны перестановки и в нашем Политбюро - уход в тень сторонников жесткого антизападного курса, таких как министр Гречко или Суслов. Но это все тактические результаты маленького боя, который мы с вами вчера наблюдали. А каковы стратегические последствия?…
Коробейников вглядывался в его обветренное лицо, выгоревшие добела брови, проступившую рыжеватую щетину, в белесые, во всех порах, пылинки. Усталый офицер в линялой форме с измятыми полевыми погонами напоминал Пржевальского, или Семенова-Тянь-Шаньского, или Арсеньева. Разведчиков русского Генерального штаба, расширявших пределы империи, наносивших на планшеты очертания загадочных гор, русла неведомых рек, дававших имена хребтам и океанским заливам, открывавших новые виды трав и животных, привозивших из экспедиций амулеты и бусы туземцев. Такая же неприхотливость, пытливая одержимость, огромная усталость и одиночество чудились Коробейникову в Трофимове. Перед ним был русский офицер-разведчик, сменивший блеск аристократических салонов на вечные странствия вдоль границ великой империи.
