- Валгала, валгала… -как иволга, пел Кок, дрожа зобиком, трепеща цветными лоскутьями безрукавки.
- Влагалище, - эхом отозвался Вас, набухая под малиновой рубахой, как кот, раздувающий шерсть.
- Голенище… - ухнул Кок, превращаясь из иволги в филина.
- Нищий… - отозвался Вас, беря в рот одно слово, а выпуская другое, вслушиваясь, как убегает от него слово-оборотень. - Щи, - вдруг вякнул он и захохотал здоровым смехом веселящегося человека, которому наскучило корчить сумасшедшего. Углядел кошачьими глазами проходившую мимо художницу, облапил ее, стал целовать, а она отбивалась:
- Ну, Вас, ну пусти… Котяра проклятый…
Кок мелко посмеивался, дрожа сухим кадычком, приговаривая:
- Котяра и есть…
Некоторое время в комнате совершалось ровное вязкое движение, напоминавшее нерестилище, где люди терлись один, о другого, раздавались внезапные всплески, взлетала похожая на плавник рука, сверкало похожее на чешую украшение. Внезапно возвысил голос чернявый, цыганистый человек, с фиолетовой бородой, чернильными навыкате глазами, серебряной серьгой в розовом ухе, выступавшем из-под сальных кудрей.
- Граждане, прошу внимания!… Ведунья Наталья будет сейчас летать!… Ей удалось победить гравитацию!… Два месяца она была на диете и сбросила шесть килограмм!… Прошу освободить пространство!… У кого есть ключи, часы и другие металлические предметы, просьба вынуть их из карманов и вынести в соседнюю комнату!… - В этих крикливых, настырных призывах Коробейникову почудилось нечто от провинциального цирка, где готовился номер факира, под цыганской внешностью которого скрывался обычный шарлатан. Отступая к стене, освобождая пустое пространство истоптанного старого паркета, роясь в кармане, где звякнули дверные ключи и денежная мелочь, он приготовился к аттракциону, которым тешили себя доморощенные ведьмы и маги.
Середина комнаты очистилась. Толпа тесно прижалась к стенам. Высоко под потолком мутно желтел в табачном дыму светильник. На середину комнаты вышла босая, очень худая женщина, облаченная в полупрозрачную тунику, сквозь которую проглядывали маленькие девичьи груди, хрупкие ключицы, впалый живот с углубленьем пупка и рельефные, обтянутые кожей тазовые кости. На ней не было обуви, видимо, для того, чтобы не увеличивать вес. По той же причине она была пострижена наголо, ее розоватый череп выглядел трогательно, беззащитно, как у пациентки из инфекционной палаты. Глаза ее были прикрыты веками, словно она спала. Своей худобой и легкостью, прозрачностью одежд и грациозной пластикой она напоминала балерину из «Спящей царевны». И казалось, вот-вот страстно и нежно зазвучит адажио.
- Просьба всем присутствующим помогать Наталье взлететь! Медитируйте, сообщайте ей стартовый импульс! Берите ее гравитацию на себя! Верьте в возможность чуда! - Кудрявый факир с серьгой приседал, сгребая руками невидимые потоки энергий, устремляя их ввысь, к потолку, где светильник был похож на мутную осеннюю луну, под которой во мгле летают невесомые ведьмы. - Принцип полета очень прост. Биополе человека складывается с электромагнитными полями Земли, образуя параллелограмм, где сила гравитации уступает подъемной силе! - Факир раздражал Коробейникова своим упрощенным стремлением объяснить колдовское чудо научной теорией, которая сама по себе развенчивала чудо, превращая волшебное действо в физический эксперимент. - Прошу включить космическую музыку. Она способствует возникновению невесомости…
Из обшарпанного кассетника вдруг раздался одинокий, дребезжащий, тоскливый звук, словно запульсировала и задрожала одна-единственная, натянутая на доску струна, испуская печальное, больное стенание. Это был звук осенних болот, тягучих ночных туманов, свистящих гнилых камышей, над которыми в призрачном свете реяли бессчетные призрачные твари, несметные духи грустной луны, потерявшие плоть, сиротливо гонимые в пустом поднебесье. И, слушая эту одинокую больную гармонику, Коробейников испытал знакомую сладкую боль, сиротство неприкаянной, безымянной души, заключенной в бренную плоть, откуда зовут ее ввысь поднебесные заунывные звуки.
Женщина подняла голову, раскрыла веки, и все увидели на бледном изможденном лице огромные, темно-синие, лихорадочно блестящие глаза, в которых была неодолимая воля, молитвенная вера и страсть. Она воздела худые руки, сложила заостренно ладони, словно собиралась рассекать над собой плотный воздух. Привстала на носки, упираясь гибкими пальцами в растресканный паркет. Потянулась, утончилась, задрожала от напряжения, силясь превратить соприкосновение с полом в малую точку. По ее телу побежали мелкие судороги, от приподнятых пяток, по икрам, бедрам, впалому животу, худым хрупким ребрам, и выше, вдоль тонких жилистых рук. Судороги сотрясали ее, ввинчивали в воздух, как веретено. Она мучительно боролась с землей, порывала с ней, одолевала ее непомерную тяжесть, стремилась оттолкнуться, остро вонзиться ввысь. Земля не пускала, угрюмо тянула вниз, навешивала на ее хрупкое тело непосильные вериги, неподъемные жернова, громадные валуны, затягивая в каменную непроглядную тьму. Женщина не сдавалась, тянулась ввысь, как растение, направляя стебель зыбкого тела навстречу невидимому лучу, что звал ее в небеса.
Коробейников, оставаясь недвижным, стремился к ней, помогал ее взлету, отрывал от паркета ее голые пальцы, молился, направляя на нее жаркий страстный порыв. Его заостренная умоляющая мысль, ставшее огромным сердце превратились в двигатель, который помогал женщине взлететь. Бренная, отягощенная плоть тянула вниз. Грехи, привязанность к земным наслаждениям, ожесточенный и дерзкий разум не пускали ввысь. Но душа, услышав печальный звук одинокой струны, откликаясь на музыку сфер, хотела взлететь туда, где была его родина, где реяли родовые духи, гуманно мелькали родные, полузабытые лица, звали к себе, и он, порывая с землей, желал оказаться среди их прозрачного, невесомого сонмища.
И все, кто стоял вокруг, преобразились, перестали ерничать и смеяться, молились, отдавали свои силы, веря, что женщина утратит последние остатки телесности и в прозрачном луче взмоет к потолку, к желтому, как луна, светильнику, уйдет сквозь него в бескрайний простор небес.
Женщина вдруг опала, сникла, словно соскользнула с тончайшей спицы. Бессильно опустилась на пол, уронив безвольные руки. Глаза, еще секунду назад огромные, темно-синие, выпукло-блестящие, потухли, запали, обмелели, будто из них вытекла живая влага, и женщина стала похожа на сухую мертвую бабочку с оборванными, пыльными крыльями. Музыка смолкла.
- Кто-то нам сильно мешает! - рассерженно закричал чернобородый факир, гневно тряся в ухе серебряной серьгой. - Среди нас находится вредный колдун! Мешает образованию биополей!… Перестань мешать, сатана, иначе сокрушу тебя встречным ударом!… Заговариваю тебя, устраняю, отключаю твое биополе! - обращался факир к невидимому врагу, вращая перед толпой руками, словно вычерпывал из комнаты злую энергию, выплескивал горстями в окно. - Совершаем вторую попытку!… Поможем Наталье!… Думаем все о небесном!… О рублевской «Троице»… О Гималаях… О Юрии Гагарине…
Снова заиграла музыка, заунывная, печально-тягучая, словно жук излетал из нагретых солнцем камней в рыжей безводной пустыне, над которой несется солнечный прах истлевших библейских костей.
