Он вдруг почувствовал себя неуверенно и стесненно. То начинал неловко умничать, путаясь в непроверенных, непродуманных мыслях. То впадал в неуместный флирт, пугаясь показаться навязчивым и бестактным. Искал простых естественных слов, которые бы могли их сблизить, избавить от утомительных фраз, без которых можно просто протянуть руку, коснуться ее хрупких пальцев с кольцом.
- Вы сказали о вашем брате - произнес он, хватаясь за ее последние слова. - Рудольф - удивительный человек. Такое ощущение, что он постоянно излучает вспышки, как зеркало. И, как зеркало, имеет две стороны - сверкающую, яркую, и обратную - глухую и темную. Две эти сущности борются в нем непрестанно и придают эту пугающую неповторимость. У меня даже есть искушение сделать его прототипом одного из моих героев. В этом герое постоянно сражаются божественный свет и адская бездна. Борьба невыносима и в конце концов приводит героя к гибели. Я только не могу придумать истоки этой мучительной двойственности.
- Вы угадали, мой брат - один из самых незаурядных людей, каких я знаю. Природа наделила его талантом, пылкостью, честолюбием. Ему внушали, что его ждет блистательное будущее. Учили языкам, наукам, танцам, блестящим манерам. Высокие покровители сулили карьеру военного дипломата, с детства взращивали в нем интеллектуала-разведчика. Но потом произошел слом. Сталинская элита не состоялась, ее задушили в зародыше. Брат пережил катастрофу. Пил ужасно, совершал безумные поступки, едва не попал под суд, опустился. Только благодаря непомерным усилиям, собственной воле и помощи близких, в том числе и моего мужа Марка, он поднялся на ноги. Получил сносную должность в министерстве. Но, конечно, надлом остался. Больная трещина сохранилась. Чутьем художника вы уловили его внутреннюю драму, его духовное противоречие.
Коробейникову вдруг стало необъяснимо легко. Он почувствовал себя свободным, изящно и точно выражающим мысли. Почувствовал, что он ей нравится, ей интересен. Необязательный разговор, который они ведут, лишь скрывает их молчаливое влечение друг к другу. Это влечение с каждым незначащим словом растет, созревает, словно сочный, с алым отливом, плод, скрываемый тенистой листвой. Еще немного, еще несколько фраз, и плод чудесно отяжелеет и оторвется. Коробейников ощутил ладонью тяжесть и прохладу спелого душистого яблока. Мысленно поцеловал ее мягкие, потемневшие от вина губы.
- Мне кажется, когда Рудольф говорит о вашем муже, то испытывает к нему сложные чувства. Похоже, он ревнует вас. С чем-то не может никак примириться.
- Марк - замечательный. Очень щедрый, благожелательный, благородный. Бог знает, скольким людям он помог. С его влиянием, с его культурными и политическими связями он мог бы возгордиться, возвыситься над людьми. Но он откликается на любой зов о помощи. Он и мне помог, спас меня. Ввел в свой дом, познакомил с замечательными людьми, открыл двери в мир художников, музыкантов, актеров. Познакомил меня с политиками, объясняет самые сложные политические хитросплетения. В тот вечер у нас вам кое-что удалось увидеть. В этих разговорах решаются участи проектов, спектаклей, художественных выставок. Как в случае с вашим другом Шмелевым. Вы понравились Марку, он открывал вашу книгу. Если вам нужна какая-нибудь помощь, он вам ее окажет.
Коробейников понимал, что, сказав это, она очертила круг, который ему не следует преступать. Ее муж, уклад, ее семейная жизнь остаются за пределами их отношений. А все остальное, все, что не связано с домом на Сретенке, может принадлежать им обоим. Как этот сверкающий вечерний проспект. Как осеннее, благоухающее Подмосковье. Как это черно-красное вино, что колышется в ее чудесных пальцах, с крохотной, как зернышко граната, огненной сердцевиной. И, принимая ее условия, не посягая на пространство, ограниченное запретным кругом, он вдруг мучительно и сладострастно вспомнил приоткрытую дверь в ее спальню, что-то розовое, полупрозрачное, пленительное, от чего захватило дух.
- Какая такая помощь нужна писателю? - легко мысленно засмеялся Коробейников. - Его помощники - талант и трудолюбие. Успех гарантирован, даже если внешне он выглядит как неудача. Настоящий писательский успех должен наступать с некоторым опозданием, как у Чехова или Бунина.
- Однако ваша первая книга принесла вам успех. У нее есть критика, поклонники. Считайте, что и я в их числе. Ваша книга гармонична, чиста, целомудренна. Мне кажется, она завершает собой очень важную, наивную часть вашей жизни. И вы прощаетесь с ней. Находитесь в ожидании, в предчувствии новизны. Ждете и одновременно страшитесь. Готовы кинуться с головой в новые переживания, приключения, чтобы жадно описывать их. И одновременно боитесь расстаться с драгоценным накопленным опытом, с обретенным стилем, с музыкой одному вам свойственных слов.
Его легкость и ликование усиливались. Она произнесла упоительные слова. Оценила его дар, почувствовала красоту, что побуждала его писать. Между ними редкое совпадение. Она его желанный критик, его бескорыстный ценитель, о котором художник может только мечтать. Умна, проницательна, угадала тот перекресток, на котором он замер в предвкушении нового опыта. Она и есть новый опыт, которым одаряет его судьба. И в этом опыте уже существует недавний фантастический полет по Москве в окружении разноцветных фонтанов, и запретный розовый свет в ее приоткрытой спальне, и гранатовая ягодка в бокале вина, ее близкие улыбающиеся губы с тончайшим орнаментом, как на лепестке мака.
- Счастлив, что обрел в вашем лице тонкого, восприимчивого критика, - произнес он благодарно и искренне. - Вы чувствуете слог, красоту, способны понять мировоззрение другого.
- В этом нет ничего удивительного. По образованию я филолог. Всю жизнь имею дело с литературными текстами. Когда устаю от суеты, от гостей, от Марка, закрываюсь в комнате, беру с полки любимых русских классиков и зарываюсь в их чудесную прозу с головой, как лесной еж зарывается в душистую груду кленовых, дубовых, осиновых листьев.
- Рад, что в эту груду я добавил один малый листочек.
- Мне кажется, прочитав вашу книгу, я хорошо почувствовала вас. Ваши переживания и мысли созвучны моим. Вы все хотите изобразить, «все сущее увековечить». У вас мучительная, неутолимая страсть к изображению.
Ему вдруг захотелось поделиться с ней новым замыслом, рассказать о романе, который медленно, по частичкам мерцающей космической пыли, среди таинственных, бессознательных движений души, турбулентных полей и причудливых линий, обретает сюжет, наполняется голосами героев. И сегодняшняя их встреча, еще не завершенная, с непредсказуемым концом, уже превратилась в страницы романа, и неясно, - он ли, художник, пишет роман, или роман, еще не написанный, властно направляет его жизнь и судьбу.
- Мне кажется, все русские писатели испытывали эту страсть изображать, неутолимую муку ускользающих описаний и образов. Пытались изобразить все, что дано в ощущениях, - предметы, лица, ландшафты, запахи, человеческие переживания, при этом посягая на неизобразимое. Стиль, сопутствующий каждому большому писателю, от Гоголя до Набокова, - результат мучительных и неудачных стремлений изобразить неизобразимое. Прорваться из мира, данного нам в ощущениях, в сверхчувственный мир бесконечного. Русская литература - это непрерывный штурм бесконечного. В этом штурме каждый отдельный художник погибает, как ратник, оставляя после себя свой стиль, свой доспех. На кладбище умерших художников с затейливыми надгробиями литературных приемов и стилей вырастает вечно живая, великая, незавершенная литература.
