Мегамашина - живая, исполнена духа Божественного Промысла. С ее помощью Бог соединил человечество для огромной задуманной им работы по преодолению смерти. Власть, государство, политика, теории революций и обществ - различные приемы и средства для достижения бессмертия. Я, художник, заключенный в броню «бэтээра», среди железных солдатских касок, думаю о мегамашине. Рисую ее божественный образ. Верю в ее благую задачу.
Под снегом, в безвестной братской могиле, дремлют кости солдат. Слабо вздрагивают от гула и рокота, когда мимо проходит колонна. Терпеливо, под тусклым месяцем, ждут своего воскрешения.
Нимфалида услышала бурный шум крыльев, тонкие посвисты вихрей. Тень залоснила солнце, плотный удар скомкал полет. Большой нетерпеливый самец настиг ее и накрыл пластинами крыльев. Мешая взмахам, цепляясь лапками за глянцевитую спинку, целил набухшим кончиком туловища в нежное хвостовое отверстие. Оглушенная ударом, бабочка стала падать. В падении вырвалась из-под хлопающих крыльев самца, прянула в сторону, заметалась среди слепящего света.
Ее пульверизатор продолжал разбрызгивать душистую росу. Самец, обезумев, жадно глотал благовония. Повторял ее иероглифы, броски, вертикальные свечи, стремительные скольжения. Нимфалида мчалась низко над блестящими травами, и за ней с широкими взмахами гнался неукротимый самец. Нимфалида взмыла к вершине огромного дерева, огибая листву, и следом ринулась ввысь черно-зеленая, резная тень. Бабочка облетала стеклянную, с оранжевыми плодами, крону, и неотступно, повторяя ее вензеля и росчерки, гнался безумный самец в черно-траурном, с изумрудной каймой, облачении.
Нагнал над стеклянным куполом дерева. Упал, придавливая зонтиками растопыренных крыльев. Вонзился острыми коготками в мохнатую горбатую спинку. Нимфалида, лишенная возможности лететь, колотила крыльями в тугие крылья самца. Стала падать, планировала, чувствовала, как в тельце ее ударяет напряженная, страстная плоть. Протиснулась внутрь, впрыскивая горячее едкое семя, от которого вся ее нежная, защищенная хитином мякоть стала сотрясаться, дрожать. Не сопротивляясь, спланировала в траву, замирая на стебле. На ней верхом, сложив крылья в плотный черно-изумрудный конус, восседал самец, вталкивая раскаленные, жгучие капельки в ее лоно, переполненное яичками. Огненная роса касалась яичек. Оплодотворенные, они начинали свой рост. Бабочки сидели в траве, сжимали и разжимали спирали хоботков, сотрясали склеенные тельца.
За лесами проплыло зарево удаленного города. В открытом люке - бело-синяя, драгоценная, трепещущая звезда. Вторая сотня километров по пустынным снежным пространствам. В свете прожектора просверкала стеклянным мехом грациозная, перебегавшая дорогу лиса. Сквозь броню, как сквозь линзу, вонзается в бок сфокусированный ледяной язычок, жалит ребро. Колонна мчится в ночи, перепрыгивает пустые поля, перелетает застывшие реки. Кажется, летит над лесами огромный дракон, поджав когтистые лапы, выгибая железный хвост, брызгая в ночь слепящим жестоким светом.
Крохотный придорожный поселок. Старинный монастырь, беленые стены, мучнисто-белая церковь с каменными завитками наличников. Узкое, янтарно-розовое, светящееся окно. За морозными стеклами, среди свечей и лампад, монахи в черных одеждах творят всенощное бдение. Кладут поклоны перед золотыми иконами. Перелистывают тяжелую, с красными буквицами, книгу. Читают апокриф. В нем рассказано о ином бытии, иной возможности жить, иной истории, которая не кончается Страшным судом, падением звезд на землю, океанами крови, но не имеет конца, превращая землю в дивный Рай с бессмертными, достигшими совершенства людьми…
Дремлю, прислонившись плечом к ватному бушлату солдата. Ракета, идущая следом за мной, присутствует в моем сновидении. В ее голове - тихая золотая часовня. Раскрыта священная книга. Краснеет узорная буквица. Ангел с золотыми крылами перелистывает страницу, произносит тягучие, сладкие, как мед, словеса. Второй ангел в прозрачных лунных одеждах летит над броней транспортера.
В морозном небе, среди дымных, мерцающих звезд, скользит чуть заметная искра. Американский спутник-разведчик чертит русское небо, выискивая в полях колонну.
Бабочки-любовники притихли на тонкой травинке, наклонив ее своей тяжестью. Нимфалида выгибала вверх дужку сочного тельца. Самец сладострастно прилип, выдавливая в лоно бабочки клейкие животворные капли. Крылья самца, черные, с изумрудными лампасами, были тесно сжаты. Крылья самки раскрыты, с непрерывной, сладостной дрожью. Казалось, их окружает едва различимое свечение. Крохотные золотистые нимбы сияли над их головами. В нимфалиде созревали малые корпускулы жизни. В каждой таился образ будущей бабочки, микроскопическая изумрудная искра, хрупкий луч невидимой синей звезды, под которой в первые дни творения была создана родоначальница нимфалид.
Самка утолила влечение, поглотила семя самца. Прислушивалась к росту в переполненном жизнями чреве. Теперь самец был ей в бремя. Она попыталась освободиться. Лапки самца, как в судороге, вцепились в нежный загривок. Крылья, как створки раковины, сомкнулись намертво. Он был не в силах прервать наслаждение.
Бабочка, неся на себе самца, медленно поползла по травинке. Как стеклянный луч, мелькнула изумрудная ящерица, ударила в бабочек раздвоенным языком, промахнулась. Нимфалида вспорхнула.
Медленно подымалась вдоль дерева, не в силах освободиться от ноши. С ветки сорвалась шумящая, в переливах синевы, хохлатая птица. Ударила длинным загнутым клювом. Удар достался самцу, сломал ему крылья, оторвал от самки. Смятый самец, пронзенный клювом, исчезал в горле голодной птицы. Самка, почувствовав облегчение, перепуганная птицей, неслась что есть силы, совершая броски и взлеты, с колотящимся крохотным сердцем, с драгоценной живой поклажей, распиравшей мягкое тельце.
Глухая ночь с красным туманным месяцем над кромкой густого леса. Колонна достигла района пуска.
В запретной зоне, окруженная по периметру постами и следящими системами, в бронированной непроницаемой капсуле, таится «координата» - широта и долгота безвестной точки, ускользающе-малой, не отмеченной на карте ни городом, ни хутором, ни деревенским проселком. Сосна с мерцающей сквозь крону звездой, посылающей в «координату» свой голубой хрустальный луч
Колонна замирает, окруженная ртутным паром, призрачными тенями пробегающих мимо фар автоматчиков. Спрыгиваю в мелкий снег, хрустнувший мерзлыми травами. Регулировщики в белых касках машут флажками, заманивают ракету в лесную белесую просеку. Установка, качаясь, переваливаясь на тяжелых колесах, медленно уходит вперед, неся перед собой пылающий сноп лучей. Озаряет стволы, снег на ветвях, опушку с бурьяном. Машина сопровождения, колыхая коробом, следует в ребристой колее, выдавливая из-под снега воду разбуженного болота. Остаюсь за чертой оцепления, наблюдая приготовления к старту.
«Координата» перенесена в эту лесную русскую глухомань с далекого острова Патмос. Ее взяли чьи-то невидимые ладони, как пригоршню лазурной средиземноморской воды, как горячую белую пыль скалы, и бережно опустили в снег, под корень русской сосны, отмечая место, где апостолу будет явлено скончание времен, конец изъязвленного грехами и пороками мира. Я - апостол, наделенный даром пророчествовать, наблюдаю приготовление к старту термоядерной баллистической ракеты, нацеленной на Нью-Йорк.
