– Да, замечательно… Милости прошу… Спасибо, что пожаловали… – Вердыка двумя ладонями пожал Белосельцеву руку, и тому показалось, что его пальцы оказались между двух теплых мягких шмотков сала. – Яков Львович обещал познакомить…
Комната, где они находились, была обычной рыночной конторой с разбросанными образцами товаров, накладными, счетами, с огромным сейфом и компьютером, вокруг которого были навалены хозяйственные бумаги. Среди ералаша, небрежного и беспорядочного убранства выделялась в углу большая икона Спасителя с горящей лампадой.
– Василь Василич! – громко позвал Вердыка. – Попотчуй дорогих гостей по русскому обычаю!
Из боковых дверей явился огромный, тучный, в непомерном пиджаке и обвислых, как паруса, брюках Василь Василич, с лицом, похожим на ржаной каравай, с веселыми безбровыми глазками. На растопыренной пятерне он держал серебряный подносик с тремя хрустальными рюмками водки. Тут же на тарелочке лежали три соленых огурчика. Ловко, грациозно, невзирая на свою полноту, он поднес угощение, протянул в полупоклоне подносик.
– Господа хорошие, попотчуйтесь от нашего гостеприимства! Вердыка взял рюмку, обратился к иконе, перекрестился и, вздохнув во все свои просторные шумные легкие, кинул водку в глубину молодого и горячего зева, тут же послав вдогон зеленый огурчик.
– Пошли нам, Господи, всякие радости и утешения! – сказал он, хрустя огурцом, вытирая мокрые губы толстенной ладонью.
Белосельцев выпил водку, повеселев от этого театрального, «а ля рюс» представления, которое давалось в его честь. Кугель, старательно копируя все жесты хозяина, также обратился к иконе, но не перекрестился, а лишь слегка поклонился. Энергично поднял хрустальную чарку, но лишь едва пригубил и от огурца отказался.
– Василь Василич – наш дворецкий, – пояснял Вердыка, указывая на толстяка, который все еще грациозно держал подносик с рюмками и остатками закуски. – Он работал метрдотелем в ресторане «Савой». Раз случилось ему на Пасху угощать Святейшего. Он изготовил для него такой изумительный постный салатик под названием «Райский сад», где из капустки были построены дерева, из резной свёколки – невиданной красоты цветы, а на пальме из сельдерея и петрушки красовалась райская птица, выточенная из морковки. Патриарх не мог налюбоваться, а потом с аппетитом вкусил, после чего пригласил Василь Василича служить в его резиденции. А уж потом, напитавшись православного духа, он перешел ко мне, грешному. Управляет имением, и вечером, Бог даст, угостит нас настоящей русской кухней.
– Как говорится, чем Бог послал! – подтвердил Василь Василич, с мягкой скромностью, позволяя любоваться собой, понимая, что ему отводится почетная и ответственная роль экспоната.
– Вот так мы и живем, – сказал Вердыка, когда дворецкий скрылся и маленькая сценка из жизни замоскворецких купцов завершилась. – Где можно, восстанавливаем русский уклад. Без молитвы никакого дела не начинаем. Любую стройку, будь то банк или банька, непременно освящаем. Бог нам помогает за то!
– Я рад, что вы познакомились, – сказал Кугель. – Ваша встреча была задумана на небесах, – он снова повернулся к иконе, – вы нашли друг друга. Федор Арсентьевич с его истинно русской широтой и предприимчивостью, и вы, Виктор Андреевич, с вашим опытом, интеллектом, вместе вы можете совершить чудеса. Совершить прорыв в современной русской политике.
– Да, – подтвердил Вердыка, – я долго думал и решил заняться политикой. Отдать русскому делу все свои возможности, все мое состояние. В каком-то смысле сегодня повторяются времена Минина и Пожарского.
– Абсолютно верно! – радовался найденной аналогии Кугель. – Вы, Федор Арсентьевич, русский купец Минин, а вы, Виктор Андреевич, русский военный Пожарский!
– Меня окормляет один из наших епископов, – сказал Вердыка. – Он благословил меня на русском политическом поприще! Сегодня это и есть поле брани, где встречаются в последнем сражении Христос с Сатаной!
В дверь без стука вошел худощавый человек в косоворотке, в батистовой жилетке и в сапогах с узкими голенищами. Его пергаментное лицо украшали очки, бородка и спускавшиеся на лоб редкие белесые волосики. Он был похож на персонажа из пьесы Островского, на приказчика или управляющего, и казалось, если подойти, потянуть за бородку, она отклеится.
– Ригам пришел, – сообщил он тихим скопческим голосом. – Принес, что обещал. Прикажите обождать?
– Зови! – приказал Вердыка, оглядываясь на Белосельцева, давая понять, что от него нет секретов, что он уже наделен дружеским доверием.
Управляющий ушел и тут же вернулся с маленьким улыбающимся азербайджанцем в долгополом кожаном пиджаке, на высоких каблуках, франтоватом галстуке. Улыбка его была радостно-подобострастной, в руках он держал маленький чемоданчик.
– Ты что же мне тут безобразие устраиваешь! – набросился на него Вердыка. – Ты небось не в Гяндже, а в Москве! Ты своим черножопым скажи, что если они митинговать вздумают, то снова палок отведают! Всех повыкидываю к ядреной матери!
– Мы тихие люди, Федор Арсентьевич, – с сильным кавказским акцентом произнес вошедший. – Мы свое место понимаем. Вам спасибо за все, Федор Арсентьевич. Только эти плохие люди, Сучок и братва, подходят к нашим человекам, говорят: «Плати больше!» И так хорошо платим, товар задержался, выручка маленькая. Говорим: «Подожди, придет товар, заплатим». А он нашего человека бил, почти до смерти, теперь в больнице лежит. Надо сказать Сучку, пусть не бьет, еще ждет немного.
– Знаю вас, все врете! Денег у вас полно, наши русские кровные к себе в Гянджу отсылаете, а у нас в России детишкам кушать нечего! Будешь врать, выкину с рынка, а милиция вас из России попрет. Принес, что хотел?
– Как сказал, Федор Арсентьевич, вот! – азербайджанец протянул чемоданчик.
– Тихон, прими! – приказал Вердыка управляющему.
– Пересчитать прикажете? – поинтересовался тот.
– Потом. Он врать не станет. Ему голова дороже. Правда, Ригам? – снисходительно усмехнулся Вердыка.
– За все вам спасибо, – сказал азербайджанец, протягивая управляющему чемоданчик. Тот принял, поискал у себя на поясе связку ключей, нашел длинный, резной. Открыл сейф, кинул в темную глубину чемоданчик. – Из Баку виноград и гранаты прислали. Если не возражаете, Федор Арсентьевич, я вам пришлю.
– Пришли, дорогой. Отдай Тихону, – Вердыка отсылал его с глаз долой. Дождался, когда дверь за азербайджанцем закроется, перекрестился на икону. – Греха с ними не оберешься, ей-богу!
– Этот исламский капитал очень опасен для России, – заметил Кугель. – Исподволь они захватили всю розничную торговлю в Москве. Доллары плывут за границу. Это не в интересах русских.
– Не бойсь! – засмеялся Вердыка. – У меня Сучок и его «братва» – большие патриоты. Чуть что, палкой по черной жопе! А то и по макушке!
Белосельцев с острым интересом наблюдал сцену, ее участников, угадывал подоплеку. Все это были новые, малоизвестные ему персонажи. В них были узнаваемые черты, но лишь в той степени, в какой Белосельцев когда-то видел в театрах пьесы Островского, Горького, Сухово-Кобылина. И эти черты были ненатуральны, заимствованы, взяты напрокат из старых сундуков, подсмотрены из архивных кинолент. Маскировали иную, небывалую прежде сущность, которая не желала проявляться в открытую, пряталась в глубине сейфов, на дне таинственных черных чемоданчиков, в сердцевине бегающих темных зрачков.
