Глава двадцать пятая
Ночью, в Москве, у него начался жар. Его била дрожь, он кутался в одеяло, не в силах согреться, хотя в открытом окне, недвижная, золотистая, стояла душная ночь. Он пил чай с лимоном. Губы его мгновенно высыхали. Колючие, шершавые, покрытые коростой, испускали обжигающее сиплое дыхание. Веки набухли, под ними клубились видения. Пролетала над соснами серебряно-черная туча. Бугрилась на одре серебряно-черная плащаница с крестом. Неслась в воздушном потоке ошалелая белая бабочка. Старец поднимал и ронял бессильную руку. Скользила по занавеске тень мимолетной птицы. Катя с прилипшими, будто стеклянными волосами поскальзывалась на тропинке. Торчал из груди старика кривой тесак. И кто-то неузнанный, зоркий смотрел из зеленой машины.
Ему указывали на его бессилье. Требовали подчиниться. За непокорность, за попытку бунта казнили у него на глазах взятых заложников. Заложниками были знакомые, близкие люди, и среди них – Катя, над которой, он чувствовал, нависло несчастье.
Он мог бы бежать и спрятаться в дебрях любимых лесов, потеряться в бурьянах среди заросших троп и дорог. Но леса не примут его, беглеца. Отринут бурьяны и речки, белесые холмы и дороги. Ибо он – воин, не смеет бежать.
Он метался в бреду, кутался в негреющее одеяло, стучал зубами о край чашки. И наутро, обессиленный, в холодной испарине, лежал в бледном свете начинавшегося московского дня. Он знал, что должен убить.
Он встанет с кровати. Откроет красный скрипучий комод. Извлечет из теплой рухляди, из материнских платков и платьев завернутый в тряпицу пистолет. Рассыплет его на вороненые, тускло сверкающие части. Протрет белоснежным лоскутом, снимая тончайшую пленку масла. Соберет вновь, держа на ладони потеплевшее от прикосновений оружие. Вгонит обойму, передернет затвор, посылая в ствол первый патрон. И станет искать того, кого задумал убить.
Его смертельный удар будет нанесен по тому, кто поселился в Кремле среди царских дворцов и соборов. По злобным кабаньим глазкам. По ошпаренному, как вареная свекла, лицу. Он, Белосельцев, не нашедший друзей и соратников, один, своей волей, своим правосудием произведет карающий выстрел. Очистит страну от скверны.
Это и будет его последний бой и сражение. Исполнение заветов и заповедей. Исполнение присяги.
Белосельцев лежал в свете раннего утра, исцеленный, спаливший во время ночного жара еще один покров, в который куталось его безымянное «я». И это «я» обнаружилось теперь как стремление к поступку. И этим поступком будет выстрел, который уничтожит Чудовище.
Он дождется дня, когда будут награждения в Кремле. В золоченом зале соберутся клевреты. Волнуясь, с подобострастным трепетом станут выходить вперед. И Чудовище, наслаждаясь властью, станет одаривать своих верных слуг, протягивать им коробочки с желтыми кругляками наград. С последнего ряда, вытянув руку, отражаясь в зеркалах, Белосельцев пошлет в него пули, смещая вниз траекторию выстрела, по мере того как будет заваливаться, подгибать колени пораженная цель.
Но это невозможно. Ему не пробраться в Кремль. Не проникнуть сквозь заслоны охраны.
Он станет стеречь его в заповедном лесу, куда Чудовище выезжает на зимние кабаньи гоны. Или на весеннюю тягу. Или на осеннюю утиную охоту. Прокрадется в заросли, в дебри, в ломкие болотные тростники, сквозь которые ветер продувает легкий колючий снежок. Затаится там, среди ломких промерзших стеблей, вслушиваясь в крики загонщиков, в лай собак, в гулкие выстрелы. И когда в тростниках, дыша паром, проламывая сапогами лед, выйдет Чудовище, он, Белосельцев, упрет локоть в твердую кочку, всадит в него несколько метких пуль и уйдет, слыша, как хрипит и булькает кровью простреленное горло Чудовища.
Но и это нереально. Неизвестно время охоты. Неведомы лесные тропы. Опасны егеря и объездчики, караулящие угодья.
Он выследит Чудовище на его даче, в бане, куда съезжаются продажные генералы, покорные министры, закадычные собутыльники. В звенящем тумане гогочут, похлопывают друг друга по потным телесам. Чокаются, хватают с тарелок сочные ломти шашлыка. Косолапо, покачиваясь, идут в парилку, охаживают себя зелеными душистыми вениками. Он, Белосельцев, извлечет из-под белой простыни вороненый пистолет и сквозь голые спины, хлещущие березовые прутья выстрелит в Чудовище. В его длинное лежащее тело, в распаренное лиловое лицо, видя, как сотрясается в смерти его костистая спина, дрожат ягодицы, сучат перевитые венами ноги.
Но и это недостижимо. Дача под тройной охраной. На всех подъездных путях, на всех дорогах и тропах, у всех ворот и калиток – незримые стражи, а у бани – недремлющие часовые, вооруженные банщики.
Нет, не в лесу, не на даче, не в кремлевских покоях он станет выслеживать Чудовище. Ежедневный утренний и вечерний кортеж на Кутузовском проспекте проносится мимо гостиницы «Украина», по мосту, вдоль мэрии, на Новый Арбат. Длинные черные глазированные лимузины с красными и голубыми мигалками, от которых шарахаются напуганные сиреной водители, – вот объект для удара.
С удобной позиции, с крыши дома, из чердачного окна, поглядывая на хронометр, уперев надежно трубу гранатомета, дождаться, когда вдали, на проспекте, возникнет размытый вихрь, черный сверкающий смерч. С дальней дистанции по второй машине, по лобовому стеклу, по хромированному радиатору пустить длинную дымную трассу с мохнатой головней гранаты. И с радостью увидеть, как ахнет красный взрыв, и машина встает на дыбы, перевертывается, от нее отрываются колеса, валы, изуродованные ошметки, и кругом в дыму сбиваются в груду и месиво машины сопровождения.
Это зрелище взрыва, красный огненный шар, взлетающая на взрывной волне, перевернутая машина вызвали в нем восторг.
Чувствуя на плече литую тяжесть гранатомета, он мысленно нажимал на спусковой крючок, посылал в пространство одну за другой гранаты, сеял далеко на проспекте красные взрывы.
«Гранатомет!.. – витала в нем счастливая мысль. – Добыть гранатомет!.. Обустроить позицию!.. Выверить время маршрута!..»
Вся путаница переживаний и мыслей вдруг упростилась, получила свое осмысленное выражение – гранатомет. Деревянное теплое ложе. Холодная вороненая труба. Заостренный корпус гранаты. Прицел, сквозь который немигающий острый зрачок улавливает налетающую цель. Красный, охватывающий машину взрыв.
«Гранатомет!» – повторял он счастливо.
Гранатометы продавались на «черных рынках» оружия. К этим рынкам, к торговцам оружия, добытого с разворованных армейских складов, можно было найти подходы. Оставалась проблема денег. Миллион рублей за трубу и за пару-тройку гранат. Миллиона у Белосельцева не было. Но была визитная карточка, подаренная азербайджанским банкиром, миллионером, которого он спас от покушения и который в награду предлагал ему миллион. Тогда он отказался от денег, а теперь возьмет. К банкиру он направит стопы, у него возьмет миллион.
Уверенный в себе, успокоенный, нашедший единственно правильное решение, Белосельцев стал разыскивать визитную карточку банкира.
