Он отпустил Белосельцева, словно оттолкнулся от него. Его подхватило, понесло потоком, вовлекая в длинную дугу, по которой текла толпа.
«Мне тоже – пережить и запомнить!.. Разгадать и пресечь план врага!.. В этом мой вклад и отпор!»
Он увидел отца Владимира. В фиолетовой рясе, с золотыми оплечьями, с тяжелой, металлически-негнущейся лентой, он держал перед собой образ Спасителя. Люди подходили, целовали икону. Отец Владимир крестил их, повторяя:
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!..
Белосельцеву вдруг захотелось наклониться, прижаться губами к иконе, к нарисованному на ней полотенцу с цветами, к смугло-золотистому лику. Но он не решился. Поклонился отцу Владимиру:
– Здравствуйте, Отче!..
– Вы тоже здесь?.. Все добрые, чистые – здесь! – сказал священник, шире и радостней раскрыв голубые глаза. – Сам Христос здесь! С сирыми, нагими, гонимыми за правду, нестяжателями. А кто там, на другой стороне? Гордецы, мздоимцы, клятвопреступники, фарисеи, обидчики слабых… С кем же Христос?.. Сегодня вечером у меня служба, и я произнесу проповедь против Ельцина!.. Вот только зачем они с красными флагами? – Он недовольно посмотрел туда, где под кумачами продолжал размахивать руками Трибун. – Сюда надо с образами и хоругвями, и сила будет неодолимая! А они опять своими идолами могут все испортить!..
К отцу Владимиру приблизилась женщина болезненного вида, в несвежем платье:
– Батюшка, благословите…
Она страстно, жадно поцеловала икону. Отец Владимир перекрестил ее, повторяя:
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…
Белосельцев отошел, и его повлекло сквозь диспуты, возмущенные возгласы, песни, звуки гармоней к Горбатому мостику, где переливались в солнце граненые фонари и несколько крепких парней, дружно вцепившись, потащили деревянную балку, покрикивая: «Расступись!» – туда, где уже громоздились ящики, бочки, гнутая арматура, мусорные контейнеры. Возводилась баррикада.
В кабинете у Ачалова открылось совещание. Перед этим Красный Генерал представил Белосельцева Ачалову, и тот, тяжелый, мясистый, с медным лицом, рассеянно посмотрел на Белосельцева своими синими, чуть навыкате, глазами. Сказал Красному Генералу, показывая куда-то вниз, сквозь этажи, где находились кабинеты Руцкого и Хасбулатова:
– Они, мать их так, думают, что если сделают министром Ачалова, то он им десантную дивизию вокруг Дома Советов поставит!.. А я им говорю: «Вы бы приняли закон по армии да с этим законом – в гарнизоны! Тогда бы и дивизии были!» – И гневный, встревоженный, кипящий, как медный самовар, вошел в кабинет и воссел во главе огромного овального стола.
За столом, куда присел и Белосельцев, уже находились рядом с Красным Генералом Белый Генерал, худой, бледный, с гуляющими желваками, холодными, подозревающими всех глазами. Дальше – Офицер, с колючими усиками, нервный, подвижный, колотивший по столу костяшками пальцев. Несколько полковников в поношенной и поблекшей форме отставников, серьезные, с преданными лицами, готовые исполнить приказ. Особняком, поодаль от остальных, ладный, молодой, с зеленоватыми глазами человек показался Белосельцеву знакомым, и он узнал в нем командира ОМОНа, наводившего ужас на прибалтийских сепаратистов. Командир скрывался все эти годы и теперь объявился за людным столом Ачалова.
– Товарищи офицеры и генералы, цель совещания – определиться с военно-политической обстановкой и уяснить, в какой степени мы можем рассчитывать на наши собственные военные формирования и на те армейские части, в которых мы работали и где есть результат. – Ачалов высоко дышал тучной грудью, восседал за столом среди батареи разноцветных телефонов, каждый из которых молчал и казался маленьким надгробным памятником. – Я хотел бы выслушать каждого и понять, каким потенциалом мы располагаем уже сейчас, что будет вечером, что будет завтра и в какой степени я могу на вас рассчитывать…
Белосельцев всматривался, вчитывался в тяжелое умное лицо Ачалова, угадывая его борения, его тревоги и ожидания. Два года назад, когда в проклятом августе громыхала по Москве нелепая и ненужная техника и струсившие генералы метались между ГКЧП и Ельциным, Ачалов, как утверждала молва, требовал решительных действий, штурма осажденного Дома, введения спецназа и ареста Ельцина. После краха только чудом, через хлопоты и заступничество Хасбулатова, он избежал тюрьмы, отсиживался в этом безвестном кабинете, ожидая реванша. Теперь, искушаясь, страшась очередного провала, надеясь на блистательный взлет, он был готов принять из рук Хасбулатова пост министра обороны, выдавить с Арбата ненавистного лукавца и баловня, чьи хитрые веселые глазки, длинный нос и мужицкая ухмылка мучили Ачалова все эти годы забвения и опалы.
Так понимал Белосельцев этого сильного, почуявшего запах власти генерала, выбиравшего между безоглядным рывком вперед и отступлением в тень, в небытие и забвение.
– Через час состоится заседание Парламента, – продолжал Ачалов. – Будут представлены кандидатуры силовых министров взамен тех, кто поддержал преступления исполнительной власти. И прежде чем принять должность министра обороны, я хочу знать наши возможности… «Союз офицеров», вам слово!..
На его приглашение Офицер откликнулся торопливо и нервно. По его лицу побежали малиновые пятна. Он стиснул до белизны сухие пальцы. Красная звезда, знак его движения, ярко пламенела на груди. Белосельцев видел, что тот чувствует себя неравным среди генералов, младшим по званию, и это неравенство мучило его, побуждало к резкому недовольному тону.
– С гарнизонами связи нет! – сказал Офицер. – Все мои налаженные контакты бездействуют. В округа дозвониться невозможно. Правительственная связь, как вы видели, отрезана, а обычная, из города, не эффективна. Оперативные дежурные отказываются подзывать командиров. Я считаю, первое, что необходимо, – это добиться восстановления связи! Найти узел связи для переговоров с командующими округов!
– Но здесь, в Москве, в Подмосковье вы связаны с частями, о которых вы нам говорили! – недовольно сказал Ачалов.
Офицер еще больше занервничал, пошел больными малиновыми пятнами, уловив в словах Ачалова недоверие к себе и упрек.
– Я лично ездил в бригаду. Комбриг сначала не хотел меня принимать, но я добился встречи. Не глядя мне в глаза, он сказал, что политическая обстановка очень сложная, и он бы хотел получить бумагу за подписью Руцкого и Хасбулатова. Я буду просить вас достать такую бумагу и сразу же отвезу ее в бригаду!
Белосельцев понимал природу его муки, его болезненного самолюбия. Офицер был известен своими выступлениями на митингах, статьями в газетах, слыл радикалом. Обещал, в случае критического поворота событий, привести под знамена оппозиции верные ему части. Теперь этот критический случай настал, а у Дома Советов все еще не было бронеколонн патриотически настроенных войск. Он привел на защиту лишь десяток соратников, пожилых отставников-офицеров.
– Я настаиваю на том, что нам необходимо захватить узел связи! – решительно повторил Офицер.
