– Мне известно, что Офицер со своими друзьями и автоматами, половина из которых с просверленными стволами, хочет силой взять штаб СНГ. Получить центр связи и выйти на округа. Конечно, в округах нет идиотов, никто не откликнется, но бузу он может устроить. Тем более что, признаюсь тебе, штаб не охраняется, наши люди разбросаны по другим, более важным объектам. Вот я и боюсь, что сегодня ночью Офицер совершит нападение…
Они проехали Белорусский вокзал, где в центре площади стоял памятник Горькому, и карусель машин, мерцая стеклами, выбрасывая голубую гарь, опутывала его паутиной, будто заматывала в плотный саван. Казалось, еще немного, и памятник навсегда исчезнет и вместо него на постаменте останется белый овальный кокон с упрятанной в глубину личинкой.
– Понимаешь, мне хочется сейчас проехать в этот штаб и на месте оценить обстановку!
Белосельцев почувствовал приближение острой тревоги, словно отточенное лезвие приблизилось к его дышащему горлу. Источником опасности был Каретный, его мозг, существовавший в нем замысел. Этот замысел был неясен, раздваивался, скрывался под множеством оболочек, был защищен множеством образов, касался его, Белосельцева. Недавнее ощущение удачи, там, в особняке, когда ему казалось, что он разгадал замысел противника, добыл бесценную информацию, торопился доставить ее друзьям, это ощущение исчезло. Информация, которой он обладал, была неполной. Или ущербной. Или была дезинформацией. И он сам, добывший ее разведчик, был объектом игры. В него играли. Его пригласили в бункер, развернули перед ним секретный план, позволили сфотографировать, нанести на тонкую папиросную бумагу, спрятать в капсулу. И теперь с этой капсулой возвращают обратно, через линию фронта, надеясь, что тонкий листик с описанием плана прочтут сегодня в Доме Советов. Он, Белосельцев, доставит «дезу», разрушающую план обороны. Это подозрение и было ощущением опасности, лезвием, коснувшимся его беззащитного горла.
Они миновали стадион «Динамо», сквозившую в деревьях бетонную чашу трибун. Проскользнули аэропорт, всегда, с детских лет, вызывавший у Белосельцева неясное чувство тоски, будто в этом месте в городском воздухе не хватало кислорода и сердце начинало вяло колыхаться в груди. Развернулись и стали возвращаться обратно. Каретный аккуратно вел свой «Мерседес», поглядывая на асфальт, словно искал на нем оброненную вещь.
Они подъехали к бензозаправке, где стояла короткая очередь машин. Наполненный парами бензина воздух жирно струился. Водители, погружавшие в баки металлические пистолеты, колебались, как миражи.
– Выйдем, – сказал Каретный.
Он запер машину; стоял, рассеянно озираясь. Оглядывался назад, откуда надвигался вал автомобилей, нес перед собой волну шума и гари. Поднимал глаза вверх, где сквозь деревья открывались этажи жилого дома, качалась на балконе связка сохнущего белья. Смотрел вдоль высокой чугунной ограды сталинских времен с каменными столбами и воротами, за которыми размещался штаб СНГ. Каретный что-то обдумывал и просчитывал, словно измерял расстояние: от бензозаправки к балкону, оттуда к фонарном столбу, к далеким воротам, через проспект к деревьям сквера, к зеленому огню светофора.
Так желто-полосатыми лентами окружают место дорожной аварии, измеряют длину тормозных путей, расстояние между столкнувшимися автомобилями. Но столкновения не было. Ровно, мощно мчался по проспекту поток. Одна за другой отъезжали от заправки автомобили. Новые водители запускали в баки металлические наконечники, колыхались в бензиновых испарениях, как водоросли.
– Пройдем, – озабоченно сказал Каретный, увлекая Белосельцева.
Они удалялись от бензозаправки, и Каретный шагал, как землемер, словно промерял расстояние. Белосельцев, уподобясь ему, стал считать шаги, переступал через трещины в асфальте, замечал разбросанный по асфальту сор, бумажки, окурки, огрызки.
Они приблизились к высоким воротам, набранным из чугунных заостренных пик. За воротами было пустынно: асфальт, густые деревья, смутно различимые строения. Стояла будка, в ней дремал постовой.
– Свяжи с начальником караула, – окликнул Каретный сонного постового.
– Через час будет. Перерыв на обед, – вяло ответил белесый солдатик.
– Дообедается, – пробурчал Каретный, увлекая Белосельцева дальше, вдоль ограды. – Охраны никакой! Объект голый! А моя агентура докладывает, что Офицер это отлично знает и обязательно сунется к ночи!
Они прошли вдоль фронтальной части ограды, выходившей на проспект. У каменного углового столба повернули и стали удаляться от оживленного проспекта, в глубь пустыря, где теснились строительные вагончики, не действующие бульдозеры и краны. За изгородью кустился бурьян, вянущая полынь и репейник.
– Так и знал! Чуяло мое сердце! – Каретный стоял перед изгородью, в которой отсутствовал один чугунный копьеобразный прут. Трогал стояки, просовывал голову в прогал. – Как всегда у нас грудь в орденах, а задница голая! Зачем ему ломиться с фасада, когда он в щель пролезет!
С этими словами Каретный проник за ограду и стал пробираться в бурьяне, раздвигая колючие заросли. Белосельцев оглядывал прогал, в который свободно, корпусом вперед, мог пролезть человек, и заметил, что огрызок, оставшийся от сломанного прута, был аккуратно замазан черной краской. Тронул металлический круглый торец, и на пальце остался липкий след краски. Прут спилили сегодня, краска, маскирующая распил, не успела высохнуть.
Белосельцев пролез в прогал и стал рассматривать землю вдоль изгороди. Где-то здесь, в бурьяне, должен был лежать выпиленный прут, чтобы можно было легко вставить его на место и приварить. Но Каретный махал, звал за собой.
Они продрались сквозь бурьян и приблизились к трехэтажному розовому зданию с колоннами. В пустынном холле с золоченой лепниной и мозаикой, изображавшей самолеты, танки, пехоту – атакующую победоносную сталинскую армию, Каретный предъявил пропуск офицеру-дежурному, и тот, бегло взглянув, отдал честь, пропустил, тут же теряя к ним интерес.
– Не штаб, а церковь! Заходи, молись! – ворчал Каретный, двигаясь по коридору вдоль немых дверей с табличками. Белосельцев машинально читал имена: «полковник Кобылкин», «полковник Востряков», «подполковник Шпак» – и думал, что этот бездействующий, законсервированный штаб похож на колумбарий, в котором хранится пепел былого могущества. Прах исчезнувших округов, расформированных армий, уничтоженных систем обороны, оставленных без боя театров военных действий. Двери этих запертых, давно не открывавшихся кабинетов напоминают надгробия с именами покойников.
– Склеп! – угадал его мысли Каретный. – В доброе время здесь на каждом шагу был пост, выскакивал на тебя бобик с повязкой! А теперь сухого таракана не найдешь!
Они дошли до конца коридора. Каретный толкнул железную дверь. По ступеням они спустились вниз, в сумрачный подвальный ход. Тускло, вмонтированные в бетонный потолок, окруженные металлической сеткой горели лампы. На стены была нанесена маркировка. Стрелки указывали направление движения по ответвлениям и поворотам. Они оказались перед другой металлической дверью, на которой висела пломба. Каретный рванул тесемку, сорвал пломбу. Незапертая на замок дверь растворилась. Из темного прогала на них пахнуло нагретым, затхлым воздухом необжитого помещения.
