Так думал Белосельцев, медленно поднимаясь по ступеням дворца. Какой-то подросток с красным бантом на робе поднял в знак приветствия сжатый худой кулак.
Белосельцев вошел в кабинет Красного Генерала в момент, когда его хозяин, насупясь, недовольно пощипывая ус, слушал Офицера. Тот говорил присутствующему тут же Трибуну, но сердитые слова обращал к Красному Генералу. Покосился недовольно на вошедшего Белосельцева, хотел было умолкнуть. Но столь велика была в нем энергия раздражения, столь силен запал, что он продолжал:
– Не хочу, не имею права потворствовать трусости и никчемности руководства! Есть прямая возможность уже сегодня переломить ситуацию в нашу пользу! Не использовать эту возможность – значит, совершить предательство! По отношению к армии, народу, России! – Он говорил истерично, возвышая голос, с усвоенной интонацией агитатора, выступающего часто на митингах. – Моя агентура докладывает – штаб СНГ голый, он не защищен, Богом забыт! Его надо брать немедленно! Оттуда мы выйдем на связь с верными нам частями, обеспечим в течение суток их прибытие к Дому Советов! Это наш шанс! Мы обязаны его использовать!
– Где обещанная вами бригада? – враждебно перебил его Красный Генерал. – Вы сказали, что к моменту чепэ она явится со штатным оружием и займет оборону у Дома Советов! Где она, я вас спрашиваю!.. Один обещал привести казачье войско, другой – полк, третий – дивизион гаубиц!.. Привели десяток отставников да десяток ряженых с деревянными саблями!.. Все брехня!
– Как обещал, так и будет! – срываясь на фальцет, выкрикнул Офицер. – Мне нужна связь, и я ее добуду! Кто-то делает черновую работу, идет в войска, устанавливает связь с офицерами!.. А кто-то играет в политику, мечтает стать президентом, чтобы ему на блюдечке принесли ключи от Кремля!
Это был прямой упрек Красному Генералу, прямое ему оскорбление. Намек на стотысячный сбор у Манежа, когда в синих сумерках, в ртутном свете прожекторов ревела толпа, краснели морозные флаги, далеко, как призрак на белых крыльях, парил Манеж, и с трибуны выступал Красный Генерал. Он сотрясал кулаком, толпа ревела, славила его как будущего президента России. Те шествия и сборы угасли. Иные люди, оттеснив Красного Генерала, прочили себя в президенты. Но ревнующий Офицер не удержался от злого попрека.
– Я тоже выступаю за действие! – Трибун, нахохленный, маленький, сжатый, как пружина, говорил сорванным на митингах голосом. – Самое страшное – держать народ в бездействии! Мы готовили народ к этому часу, тренировали его, выводили на улицы. И теперь пришла пора действовать! Я за то, чтобы взять этот чертов штаб! Пусть военные его забирают! А мы с народом поддержим, создадим у штаба еще один очаг сопротивления! Два очага восстания – с этим враги не справятся!
Красный Генерал враждебно блеснул на Трибуна белками. Не ответил. Обратился к Белосельцеву.
– Доложите, что видели и узнали. – Объясняя его появление в кабинете, добавил: – Это наш верный товарищ. Взаимодействует лично со мной.
И Белосельцев, стараясь оставаться бесстрастным, придавая рассказу черты агентурного донесения, поведал о посещениях особняка с его адресом, охраной и расположением комнат. Рассказал о дирижере Ростроповиче, о предстоящем концерте на Красной площади, который мог быть приурочен к разгрому Дома Советов. О появлении в особняке виднейших «демократов» Шумейко, Гайдара и Яковлева, что свидетельствовало о неформальном центре власти, действующем параллельно с Кремлем. О совещании у Хозяина, где влиятельным журналистам была дана установка на дискредитацию Хасбулатова и Руцкого, на демонизацию защитников Дома Советов. Он изложил все это языком аналитика и разведчика, не упомянув о своих переживаниях. Столь же бесстрастно и подробно описал посещение узла связи, ситуацию с караульным у главного входа. Поведал о лазе в изгороди, из которой был умышленно вырезан прут. Об одиноком дежурном, о доступности бункера, в котором исправно функционировали телефоны. Он не забыл упомянуть о просьбе Каретного, желавшего остановить Офицера, о мнимой засаде ОМОНа, которого, как старались убедить в этом Белосельцева, не было и быть не могло.
Красный Генерал насупившись, внимательно слушал. Когда Белосельцев закончил говорить, спросил:
– Ваши выводы?
– В районе узла связи готовится засада, в которую стараются заманить защитников Дома Советов. Нападение на узел связи с применением огневых средств, возможные перестрелка и жертвы дадут противнику повод трактовать защитников парламента как уголовников и террористов, оправдают штурм Дома Советов как адекватный, социально необходимый ответ.
– Подставка! – зло перебил Офицер, и Белосельцева поразила бледность его лица, из которого гнев будто высосал все живые соки. – Вы – человек-подставка! Пусть вами займется особист и проверит ваши показания! Ваши связи и маршруты передвижения! Таких, как вы, запускают в наши ряды, и они организуют развал! У меня есть собственная агентура, и я сделаю то, что считаю нужным!
– Народ ждет решительных действий! – поддержал его Трибун, отворачиваясь от Белосельцева, словно отказывал ему в знакомстве. – Надо брать узел связи, а народ поддержит группу захвата!
В дверь постучали. Вошел и козырнул Морпех:
– Товарищ генерал, вас просят к генералу Ачалову!
Красный Генерал поднялся. Было слышно, как хрустнули суставы под его камуфлированным мундиром.
– Запрещаю самовольные действия! – сказал он. – Все приказы идут через меня и исходят непосредственно от министра обороны!
Он выпустил из кабинета присутствующих, запер дверь. Удалялся по длинному, закруглявшемуся коридору. Офицер едко сказал Белосельцеву:
– Будь у меня особист, я бы уже знал, что вы за птица! Откуда вы к нам залетели!
Вместе с Трибуном они ушли в другую сторону коридора, что-то энергично друг другу высказывая.
Белосельцев стоял, оскорбленный, беспомощный. Пойманный невидимой цепкой рукой, позволявшей ему дышать, но лишавшей возможности двигаться.
«Инверсия, – думал он. – Это и есть инверсия!.. Когда любая моя информация, доставленная друзьям от противника, служит противнику!.. Я тот, кто служит противнику!..»
Глава тридцать пятая
Когда он выходил из Дома Советов, стеклянный вестибюль был полон народа: пожилые военные в поношенной форме; женщины с кульками, по виду беженцы; дети с испачканными испуганными лицами, похожие на зверьков, – все стремились проникнуть в здание, каждый со своей заботой и просьбой. Милицейский наряд охраны сдерживал их напор, не пускал, угрожающе демонстрировал короткоствольные автоматы.
Белосельцев протиснулся сквозь плотные, горячие, пахнущие прелью и потом ряды и оказался на улице в сумерках, среди ветреных багряных полотнищ, под которыми клубилась толпа, рокотала, выкрикивала. Фонари опускали на головы рассеянные колпаки света, и в этих мутных конусах кипело, моросило, испарялось, словно толпа окружала котлы с булькающим варевом.
Белосельцев издали, по особой плотности и густоте толпы, рокоту мегафонов и ответному гулу определил место, где выступал Трибун. Протиснулся, получая толчки и удары локтей, и увидел его: взведенный, как курок, он воздел вверх острое дергающееся плечо, помогая стиснутым дирижирующим кулаком. Трибун стоял на ящике. На него были направлены лучи нескольких автомобильных ламп. Телевизионные камеры снимали его: энергичное широкогубое лицо, худое запястье, красный бант в петлице, круглую эмблему с его собственным изображением. Трибун чувствовал на себе серебристые лучи света, пристальные глазки телекамер. Он возбуждался, позировал, посылал в толпу горячие тирады.
