– Этот с ними!.. Наблюдатель!.. Следил за обстановкой со сквера!..
– Обоих в автобус!.. В отделение!..
Белосельцев почувствовал, как его поднимают за руки и ноги, несут и вбрасывают головой вперед в автобус, прямо на пол, в проход, где уже лежал Офицер, головой к нему. Омоновцы наполняли автобус, шли по их спинам и головам, чавкали тяжелыми башмаками, и один с силой ударил подошвой по голове Белосельцева, вдавливая лицом в металлическое днище автобуса.
Они катили по городу, поворачивая, попадая под фонари и снова погружаясь в темноту. Белосельцев чувствовал тяжелый башмак на своей голове, вонь чужой обуви, металлическое зловоние днища, тряску автобуса. Рядом с его лицом была взлохмаченная голова Офицера, на которой тоже громоздился башмак. Омоновцы на сиденье оживленно переговаривались:
– Они, блядь, только подходят, а я, блядь, как над головами шарахну!.. Они, блядь, все полегли!.. А Климук по зубам – хрясь, хрясь!.. Этого взяли, а остальные по задам ушли!..
– Их, один хер, из второго батальона возьмут!.. Они по кругу пошли, их и возьмут!..
– А этот, блядь такая, отбивался!.. Ну погоди, приедем, посмотрю на тебя! – Башмак на голове Офицера поднялся и опустился, и Белосельцев услышал шмякающий удар лица о железное днище.
– Говорил тебе – не ходи! – произнес Белосельцев, шевеля распухшими губами, чувствуя, как губы касаются грязного днища. – Не послушал меня и влип!
– Предатель! – отозвался Офицер. – Ты их навел!.. Пристрелить бы тебя прямо у Дома Советов!
– Псих!.. Идиот!.. Себя и других подставил!..
– Вы все убийцы, фашисты!.. Повесим, как Власова!.. – Снова сапог на голове Офицера поднялся и стукнул. Белосельцев услышал костяной удар о днище автобуса.
Они больше не говорили. Белосельцев в горе молчал. Он был беспомощен. Его, поверженного, с грязным башмаком на лице, везли по Москве.
Их привезли в отделение милиции и выгнали из автобуса. Провели по ярко освещенному коридору, втолкнули в железную клетку, которой завершался коридорный тупик. Дверь замкнули, и они, двое на ярком свету, сквозь граненые, вмурованные в пол и потолок прутья смотрели на освещенный длинный коридор, который наполнялся омоновцами и милиционерами.
– Это они майора замочили!
– И бабку на балконе!
– Я гляжу, крадутся!.. Ну, думаю, бляди, попались!.. И две короткие над головами!..
Стоящие перед клеткой разгоряченные люди радовались своей добыче, нетерпеливо тянулись к ней. Разглядывали, подзадоривали друг друга смешками, шуточками, ругательствами. Отделенные от пойманных железными прутьями, раздражались все больше, переполнялись нетерпеливой злостью.
Расступились, и Белосельцев увидел здоровенного, в милицейской форме подполковника, рыжего, с желтыми ресницами и бровями, пухлым румяным лицом. Китель его был расстегнут. Наружу вываливалась жирная грудь и живот. Из раскрытого ворота выступала потная шея. Казалось, подполковник только что пил чай, он весь исходил капельками блестящей влаги, отирал здоровенной лапищей мокрый загривок. В другой руке он держал наручники, ярко блестевшие хромированной сталью.
– Который из них Максакова завалил? – Подполковник сквозь клеть разглядывал пленных, играя наручниками.
– Вон тот, со звездой! – указал на Офицера омоновец. – Он на меня сиганул и на кулак напоролся!.. И второй из ихней же группы, прикрывал с бульвара!..
Подполковник отомкнул клетку, вошел в нее. Ловко подвернул Офицеру руку, потом вторую. Защелкнул наручники. Как грузчик, перетаскивающий тяжелые тюки, подбросил Офицера на бедро и вытолкнул в коридор. Казалось, толчок был несильный, но Офицер полетел, спотыкаясь, по коридору, держа за спиной скованные руки, и врезался головой в живот высокого милиционера.
Тот схватил Офицера за волосы, отодрал от своего живота и, радостно ахнув, ударил кулаком в нос и губы.
– А это не хочешь?
Там, куда пришелся удар, лицо расплющилось, потекла кровь, лицо превратилось в хлюпающий красный пузырь с белыми, среди слюны и крови, зубами. Офицер с клекотом, всхлипом отлетел к противоположной стене, где его встретили короткие жестокие удары омоновца – в спину, в хребет, в печень. Серия ловких боксерских ударов, от которых Офицер стал заваливаться набок, стараясь этим наклоном уберечь ушибленную печень.
– Ты у меня, сука, до смерти кровью ссать будешь! – напутствовал его омоновец, мощным ударом отсылая к соседу. Тот, совсем еще молоденький милиционер, с маленьким розовым носиком, ударил Офицера в сердце, туда, где краснела звезда. Офицер охнул, задохнулся и плашмя упал на пол. Его вывернутые руки дрожали, наручники ярко блестели, и он, лежа под лампами, мелко дрожал. На него сыпались удары ног, глухие, шлепающие, проникающие во внутренние органы.
– Не по лицу, мужики! – покрикивал подполковник, как тренер, заглядывая через головы подопечных, отрабатывавших спортивные приемы. – По почкам, по почкам!.. Пусть кровью посикает!..
Белосельцев смотрел на истязания Офицера, ужасаясь не только тому, что на его глазах забивают насмерть человека, и не тому, что через несколько минут и его, закованного в наручники, выволокут в освещенный коридор к этим молодым людям, неутомимым в коллективном азарте, заряженными на то, чтобы домучить, добить, а тому, что все это означает начало еще бóльших ужасов, бóльших кровопролитий. Вселенской бойни, которая началась с момента, когда одутловатая, с голубыми пятнами голова выкатилась на экран, что-то хрипло и запредельно сказала. Белосельцев чувствовал себя виноватым в том, что не сумел остановить наивных и легковерных людей, не сумел им рассказать об уготованных несчастьях.
Офицера били ногами, как мяч. Отпрыгивали после удара в сторону, освобождая место другому, застоявшемуся игроку. Тренер, внимательный, зоркий, любил своих спортсменов, укорял их за промахи и неточности:
– По почкам, по почкам!.. Пусть красной струйкой посикает!..
– Фашисты!.. Педерасты!.. – заорал Белосельцев, желая не столько прекратить избиение Офицера, сколько ускорить свое. Упасть под эти башмаки и удары, ослепнуть, оглохнуть, исчезнуть. Не видеть приближающегося неумолимо несчастья. – Скоты кровавые!.. Хари!..
Его услышали, перестали пинать Офицера. Подполковник что-то негромко сказал. Один из милиционеров кинулся прочь. Через несколько минут вернулся, неся ведро. Все расступились, прижались к стене. Милиционер выплеснул шумное плещущее ведро воды на лежащего Офицера, на его бесформенные плечи, заплетенные ноги, вывернутые назад руки в блестящих наручниках.
Подполковник подцепил Офицера за наручники, легко поволок, вбросил в клетку. Отомкнул хромированные оковы и страшным сильным пожатием дернул Белосельцева за запястье. Щелкнул металлическими кольцами.
– А ты, товарищ, из какой губернии будешь? – спросил он, захватывая и заламывая ему за спину вторую руку. – Из каких, говорю, краев к нам приехал?
