Руцкой приближался к неровному строю баррикадников, к рабочей дружине, состоящей из дюжих мужиков в пластмассовых касках, подшлемниках, в бушлатах и ватниках, мужиков, пришедших сюда с московских окраин. Исподлобья, серьезно и строго они смотрели, как приближается Руцкой. Он прокричал сквозь ветер:
– Здравствуйте, дружинники!
Они откликнулись хриплыми голосами, сипом и кашлем:
– Здравия желаем!..
Белосельцев любил их всех: казаков, баррикадников, дружинников, реющие над ними стяги. Любил Руцкого, его взрывную, непредсказуемую натуру, героическую судьбу, кидавшую его то в кабину горящего самолета, то в земляную тюрьму, то в Кремль, а теперь – на эти колючие баррикады, под прицелы бэтээров и снайперов. Этот любимец судьбы, что идет, раздувая усы и блестя глазами, еще не прошел свой путь. Он продолжает движение навстречу яростному, грозному будущему. И он, Белосельцев, верит ему, пойдет за ним до конца.
Появился оркестр, заахали медные тарелки, забил барабан. Появился священник с иконой, распевая псалом. Народ все прибывал. Шествие двигалось вокруг Дома Советов, к мэрии, к проспекту, к Москве-реке. На крышах окрестных домов теснились люди. На тротуарах, на мосту копилась толпа. Машины останавливались, пассажиры выходили и смотрели, как у мраморного белоснежного Дома движется вал народа. Белосельцев, оттесненный от Руцкого автоматчиками, среди фотокамер и вспышек видел близко от себя женщину с распущенными волосами, несущую на плечах ребенка, седовласого старика с непокрытой головой, чьи глаза были полны слез. Знал, куда идет Руцкой, – на прорыв оцепления, сквозь кордоны солдат и колючую проволоку, туда, где ждет его возбужденный город. Цепь разомкнется, солдаты и защитники начнут брататься, на окладе иконы, на медных тарелках вспыхнет солнце, и Руцкой по проспекту, сопровождаемый миллионной толпой, созывая к себе ликующий город, пойдет в Кремль. Ворота распахнуты, толпа заливает кремлевские площади, гудят колокола Ивана Великого. На руках Руцкого вносят в сверкающий Георгиевский зал, под ослепительные хрустальные люстры. «Решайся!.. Ну, решайся!..» – торопил Белосельцев Руцкого.
Он видел, как устремляется вперед Руцкой, готовый смять оцепление. Как трепещет над его головой острокрылый Ангел, вонзая перст в туманный близкий проспект, в стеклянную мэрию, в город, где ожидают его триумф и победа.
«Решайся!» – торопил Белосельцев.
Двое дюжих толстоплечих охранников, расталкивая народ, преградили Руцкому путь. Подняли над его головой два бронежилета. Заслонили от проспекта, от мэрии, от окон соседних домов.
– Снайперы!.. На крыше снайперы!.. – понеслось по толпе.
Народ отхлынул, отпрянул от солдатской цепи. Неохотно, как пчелиный рой, развернулся. Руцкой, увлекаемый охраной, будто наматывая на себя комья пчелиного роя, двинулся обратно, к Дому Советов. Ангел, беззвучно крича, окликая его, рассекая крыльями воздух, улетел один в город. Удалялся вдоль проспекта, по которому снова мчались машины, торопились равнодушные пешеходы.
Разочарованный, усталый, выпадая из грозного яростного ритма, в котором мгновение назад мчались вперед его жизнь и жизнь Руцкого, и жизни тысяч других людей, Белосельцев побрел по вытоптанному газону. Он понимал, что упущена возможность Победы. Судьба, как выпущенная стрела, устремилась к ней, но была остановлена, и теперь, как вода, станет искать для себя малые отверстия и скважины, чтобы продолжить движение. И он, Белосельцев, подобно крохотной капле, будет литься в непредсказуемом угрюмом потоке.
Глава сорок первая
На следующий день Белосельцеву предстояло встретиться с офицером «Альфы». Он решил покинуть Дом Советов через оцепление солдат. Пробрался сквозь нагромождение баррикады, цепляясь за арматуру. Знакомый баррикадник удивленно спросил:
– Ты куда?
– Еще вернусь! – отмахнулся Белосельцев. Он двинулся под моросящим дождем мимо Горбатого мостика к кирпичной стене американского посольства, туда, где, отсырелые и зябкие, стояли солдаты, несколько автобусов и фургонов. Солдаты преградили путь. Из автобуса вышел офицер, потребовал документы. Белосельцев протянул ему книжицу, выданную в особняке Хозяина, где он значился представителем президентской администрации.
– Оружие есть? – Офицер настороженно и недоверчиво оглядел его с ног до головы.
– Откуда? – усмехнулся Белосельцев, прижимая локоть, чувствуя под мышкой твердую нагруженную кобуру.
– Откуда у него оружие? – Из автобуса выпрыгнул ловкий и цепкий Каретный. Он улыбнулся, раскрыв объятия, и пошел навстречу. – А я тебя с утра поджидаю. Ну молодец, что пришел!
Офицер козырнул, вернул Белосельцеву книжицу. Рука об руку с Каретным они поднимались по улице вдоль стены посольства, мимо сине-белых автобусов, в которых в креслах, в ленивых позах, сидели омоновцы, виднелись их белые шлемы, автоматы и рации.
– Ну ты герой! – весело говорил Каретный, подхватив Белосельцева под руку. – Это надо же – так пролететь с соляркой! Узнаю афганский почерк! Вспоминаю Самиду на Саланге, как проводили колонны с бензином под огнем Ахмат Шаха!.. Знаешь, если б не я, тебя бы подстрелили! Я успел заметить, что в кабине ты, запретил открывать огонь. Так бы и влетел к Макашову на горящем наливнике!
Каретный посмеивался, искренне радовался встрече. Он вел Белосельцева, касанием руки управляя его движением.
– И выдумка с электрической вспышкой великолепна! Не сомневаюсь, ты тоже в этом участвовал! Когда вдруг среди ночи вспыхнули все окна Дома Советов, многие офицеры просто ослепли, просто с ума посходили! А я подумал – мой боевой товарищ мне привет посылает!
Они вышли на Садовую, в ее гарь, блеск. Белосельцев хотел повернуть налево, к площади Восстания, но Каретный настойчиво и умело повернул его направо, увлек по мокрому асфальту в глубину зонтиков и плащей.
– После твоего подвига у Руцкого заработали все его телефоны и рации. Мы за ночь перехватили полсотни его посланий к командующим округов и армий. Должно быть, он проникся к тебе особым доверием. Небось пригласил к себе, налил коньяку, разглагольствовал о продажной власти, о пьянице-президенте? О том, как станет срывать погоны с предателей-генералов?
Белосельцев знал эту легкомысленную болтливость Каретного, за которой угадывались сосредоточенность и холодный расчет, неуклонная логика и скрытый смысл. Привык к тому, что многие его, Белосельцева, действия были известны Каретному, словно невидимый соглядатай следовал за ним неотступно. Подсматривал сквозь атласные обои в кабинете Хасбулатова. Выглядывал из-за ветвей на казачьей заставе. Следил сквозь дым ночного костра, когда дружинник протянул ему ломоть хлеба. Терпеливо, не перебивая, он слушал Каретного, следовал за ним, старался понять, на что нацелена дружеская болтовня, какую угрозу таят в себе милые шутки.
– Ты, надеюсь, успел почувствовать, кто такой Руцкой, – продолжал Каретный, вышагивая рядом с Белосельцевым. – Шаровая молния, которая мечется сама по себе! Никогда не знаешь, куда полетит и где взорвется! Мы имеем его подробный психологический портрет. Еще с Афганистана, когда он летал штурмовать Панджшер и прорывал ПВО Ахмат Шаха. Использовали сведения пакистанской разведки, когда он находился у них в плену и они подвешивали его на дыбе. Мы изучали его поведение в Академии Генерального штаба и во время его предвыборных кампаний, когда он выступал вначале как русский националист, а потом, изменив тактику, как правоверный коммунист. Мы наблюдали за ним в парламенте, когда он расколол коммунистов и помог выиграть Ельцину. И во время его вице-президентства, когда он менял друзей и соратников, и позже, когда он вдруг занялся сельским хозяйством. Во время Приднестровской войны именно он, а никто другой, дал приказ бомбардировать молдаван и отстоял Приднестровье. Во время его конфликта с Ельциным выявились вся его дурь и взбалмошность. Теперь, во время сидения в Доме Советов, нервы его явно сдают. Мы разработали его психологическую модель, позволяющую предсказывать его поступки. Сегодня, когда он обходил Дом Советов и казалось – вот-вот прорвет окружение и выйдет на улицы Москвы, мы знали, что этого не произойдет!
