Внизу, черная, глянцевитая, текла река, качая размытые веретена отражений. Гостиница «Украина» остроконечно возвышалась за рекой, усеянная красноватыми оспинами окон. По мосту под фонарями неслись два встречных потока: рубиновый, удаляясь по Кутузовскому проспекту, и сахарно-белый, алмазный, в центр. Дом Советов, голубоватый, белый, словно выточенный из прозрачного мрамора, парил в ночи, и на его башне слабо золотилось кольцо часов.
– Ну как? – спросил Каретный.
– Отлично! – отозвался Марк.
Он извлек из пиджака короткий цилиндр, приставил к глазу. Медленно повел им по проспекту, гостинице, бело-голубой громаде дворца. И Белосельцев увидел, что это был оптический прицел винтовки. Увеличенные оптикой, проникая в зрачок сквозь тончайшую сетку, светились красноватые окна гостиницы, рельефная лепнина фасада, чугунное литье фонарей. Возникали и исчезали номера пролетавших машин. Колыхались разноцветные флаги на мачтах перед Домом Советов. И отчетливо виднелась фигурка постового у стеклянного входа, его лицо, фуражка, кокарда. Так думал Белосельцев, наблюдая за движением прицела.
– Отлично! – повторил Марк. – Как ты и обещал!
По проспекту, врезаясь, как отточенный клин, в сверкающий поток, воспаленно мигая сигналами, промчались две черные «Волги» и за ними длинный, узкий, как оса, «Кадиллак», расшвыривая и обгоняя машины. Каретный и Марк засмеялись, хлопнули опять по рукам.
– Ну что ж! – удовлетворенно заметил Каретный. – Здесь больше нечего делать. Пошли развлекаться!
Они поехали в ночной клуб, привлекавший своими красными, из неоновых трубок, губами. Каретный за доллары купил входные билеты. Обменялся веселым приветствием с молодым портье в малиновом камзоле с золотыми галунами. Они вошли в сумеречное, бархатно-смуглое пространство, в котором были расставлены столики, сидели едва видимые посетители, светился, как перламутровая раковина, бар. Бармен азартно перевертывал бутылки, мешал коктейли, брызгал и сыпал льдом. За стойкой, подсвеченные снизу золотым, зеленым и алым, сидели женщины. Короткие юбки, длинные открытые ноги, голые плечи, распущенные волосы. Они почти не двигались, замерли, словно экзотические, дремлющие на ветвях птицы. То одна, то другая медленно оживала, опускала ноги с высокого круглого сиденья, осторожно щупала невидимый пол. Встряхивая волосами, под музыку уходила, оставляя за собой гаснущий сияющий след.
– Сюда! – пригласил Каретный. – Здесь будет видно шоу, да и приставать будут меньше!
Они уселись за черный столик, на котором стояла светящаяся, в виде маленькой ракушки, пепельница. В черную стену был врезан аквариум. Он горел и светился зелеными травами, бегущими хрустальными пузырьками, серебряными черно-полосатыми рыбами. Когда они сели, рыбы разом дрогнули, метнулись все в одну сторону и замерли. Напряженные отточенные секиры, серебряные полумесяцы, вмороженные в стеклянный кристалл аквариума.
К ним подошла служительница, полуобнаженная, в прозрачной пелеринке, едва прикрывавшей грудь. Она держала в руках золотой карандашик и карту.
– Что господа будут пить?
– Всем троим виски и лед, – распорядился Каретный. – Ведь ты сегодня уже пил виски? – Он повернулся к Белосельцеву. – Тогда зачем мешать?
Они пили виски, закусывали солеными орешками. Рыбы в аквариуме вращали черными телескопическими глазами, смотрели, как они пьют.
– Ваши действовали профессионально, – сказал Марк. – Натасканы, сразу видно. – Он наслаждался напитком, тяжелым холодным стаканом, женщинами, сидящими у бара.
– Еще пару точек возьмем. Твои люди будут довольны, – ответил Каретный, лениво глядя, как проходит мимо курящая длинноногая женщина, оставляя за собой запах сладкого дыма.
– Лишь бы визы были готовы, – сказал Марк.
Они чокнулись сначала друг с другом, а потом по очереди с Белосельцевым. Тот всасывал холодную едкую струйку виски, глядя на серебристых секирообразных рыб, окруженных вереницами летящих пузырьков, и старался понять, свидетелем чего он явился. Какое действо было ему дано наблюдать. Соучастником какого заговора он становится. Какую цель преследует Каретный, посвящая его в опасный и таинственный план.
– Все-таки есть судьба, – расслабленно и умиленно, испытывая первый сладостный хмель, говорил Каретный. – Тогда, в Иоганнесбурге, не хотел к тебе подходить. Тот немец, как его звали? Ну тот, которого потом пристрелили в Анголе, он мне про тебя всякую мерзость рассказывал. А я послал его подальше и подошел. С тех пор нас судьба вместе носит, и мы еще ни разу не подводили друг друга. Как и с ним, с Белосельцевым. Мы все братья, все похожи и всегда будем вместе!
Они снова чокнулись, выпили. Марк потянулся всеми своими крепкими мышцами, словно проверял их эластичность, готовность к удару. И тут же мягко, по-кошачьи, расслабился, и уголки его губ свернулись в довольные завитки.
– А помнишь, как рвали серпантин в Лубанго? – продолжал вспоминать Каретный. – Смотрю, едет грузовик с черножопыми: женщины, дети, всякое барахло. Ну что, думаю, неужели придется из этих черножопых отбивные устраивать? Глядь, следом бэтээр, номер двенадцать, командир бригады. Ну я и рванул! Только скаты во все стороны и коробка в пропасть! И ушли, ничего, никто на хвост не сел!
– Зато в Мозамбике едва богу душу не отдали! – посмеивался Марк. – Нефтепровод подорвали, а грамотно уйти не сумели. Хорошо, я в воду упал, до ночи в тростниках просидел. Они по тростникам из пулемета палили, огонь пускали. Рядом со мной убитая рыба всплывала, а я уцелел! Ночью уплыл по реке. А тебя в тот раз хорошо зацепило!
Они на время забыли о Белосельцеве. Сблизились, касались плечами, пили вдвоем, вспоминая свое. Белосельцев слушал их воспоминания, похожие на мазки акварели. Зеленые, если говорили о джунглях. Желтые и красные, если о пустынях. Они вспоминали о жизни, которую прожил и он, Белосельцев, только по другую сторону зеркала, по другую сторону вороненого ствола. Голова его кружилась от выпитого виски, и он не мог понять, кто они и кто он. Где зеркало, а где отражение.
Теперь они вспоминали Лимпопо, по которой плыл их военный катер в желтом ленивом потоке, и из прибрежной деревни, из круглых тростниковых хижин, по ним открыли огонь. Они расстреляли деревню зажигательными пулями и поплыли к устью, где пресная река сливалась с океанским рассолом. За песчаными дюнами вставали стеклянные, полные солнца и воздуха буруны, а сзади, вздымая черную жирную копоть, горела деревня.
Вспоминали о черной, в изоляционной оболочке трубе нефтепровода из Мозамбика в Зимбабве, который они рвали. А потом уходили от преследования по территории Национального парка, натыкаясь на стада слонов. В перестрелке убили слона, и он повалился горячей шумной горой. Умирал, стонал, плакал, а по белесым кустам и травам на него катился трескучий пожар.
Вспоминали об аэродроме подскока, куда высадил их маленький винтовой самолет, и они сгружали с него взрывчатку и продовольствие, когда на опушку вдруг выскочили два бэтээра. Побросав снаряжение, они снова взлетели, прорываясь сквозь пулеметные трассы.
