— Сволочь! — заорал полковник Мишенька. — Сволочь лагерная! Нахлебаешься у меня! Ахмед, пусть нахлебается!
Красные роботы опрокинули Аристарха Пастухова на пол лицом вверх. Спеленали его по рукам и ногам, обмотали лицо, оставив один жадно дышащий рот. Всунули в рот жестяную воронку. И полковник Мишенька хватал из ведра полные кружки воды, лил в воронку. Аристарх Петухов бился, захлебывался. Его охватывал ужас смерти. И в этой кромешной тьме, перед тем, как исчезнуть, он увидел летящего над собой крылатого человека с прозрачными стрекозиными крыльями. Это был поэт Мандельштам, несущий в руках алую розу. Он кинул розу Аристарху Пастухова, и цветок зацвел в его сердце.
Красные человечки разматывали бинты, делали Аристарху искусственное дыхание, ждали, когда из легких хлынет вода.
Полковник Мишенька некоторое время тупо смотрел на бетонный пол с разлитой водой, на груду бинтов, в которые был замотан узник Аристарх, на жестяную воронку у себя под ногами.
Ему было тошно. Казалось, что жизнь, виляя и поворачиваясь, вошла в такой страшный коридор, из которого уже не выбраться. В конце коридора ждет его что-то неотвратимо ужасное. И, быть может, истекают последние секунды, когда еще можно кинуться вспять, убежать из этого пыточного каземата, оставив на спинке стула френч с погонами. Покинуть город, растворится среди бесчисленного русского люда, с его стенаниями, бедами, спрятаться в этих бедах, мыкать их вместе со своим народом, который примет его и простит. Но эта секундная мысль сверкнула в его голове и померкла в тупой тьме. Он крикнул Ахмеду:
— Зови пацана, буду его колоть.
Перед ним предстал школьник Коля Скалкин, худой, с тонкой шеей и большими тревожными глазами.
— Ну, Коля, здорово, — полковник Мишенька пожал его хрупкую, с тонкими пальцами руку. — Садись, садись, чувствуй себя как дома. Давно хотел с тобой познакомиться.
Коля Скалкин сел на край стула, сглотнув слюну и убрал волосы с бледного лба.
— Знаю, что ты отличник, историей интересуешься, в олимпиадах участвуешь. У меня у самого сынок твоих лет. Но того за книжки не усадишь, гоняет на мотоцикле, приходится из-за него с гаишниками ссориться.
Коля Скалкин молчал, тревожно смотрели его большие серые глаза, чуть дрожали пушистые брови, и лежали на коленях руки с хрупкими пальцами.
— Да, интересно ты написал про пушку, про звезды. Звездная пушка, говоришь? Созвездие Скалкиных? Интересно, хвалю. Я раньше внимания на эту пушку не обращал. Стоит и стоит. А теперь мимо проезжаю и думаю, — героическая пушка, ее именем созвездие названо.
Коля Скалкин молчал, только тревожно блестели его глаза и чуть подрагивали сжатые губы.
— Да, что говорить, мы, русские, — великий народ. Спим, спим, а потом проснемся и всему миру спать не даем. Любые муки, любые пытки снесем, а Родину не продадим. Родина у нас одна, и краше ее нет ничего. И мы за нее жизнь готовы отдать. Правильно я говорю?
Коля Скалкин не отвечал, не поворачивал голову туда, где сновали красные гномы, что-то скрипело и звякало.
— Слушай, Коля, я тебя вызвал как русского парня, патриота, которому можно верить и который не подведет, не посрамит чести, как говорится, отцов и дедов. Ты знаешь, что наш город захватили американцы, поставили своего человека Маерса, который главнее самого губернатора. И эти чертовы красные человечки, которых под видом кукол разместили по всему городу. Сразу ракетный удар, и от России мокрое место. Мы должны спрятать звездолет в другое место. Должны опередить американцев. Мы с тобой поедем туда, где спрятан звездолет, погрузим его на тягач и перевезем на новое место. Оно уже подготовлено. Давай с тобой поедем сейчас к звездолету и проверим маршрут, по которому его повезем. Ты согласен? Спасем звездолет от врагов?
Полковник Мишенька заглядывал Коле Скалкину в самую глубину глаз, желая уверить того, что дело их святое и неотложное и под силу одному только Коле, внуку прославленного героя, бравшего штурмом Берлин.
— Ну что, Коля, поедем?
Коля Скалкин затрепетал пушистыми бровями, вздохнул и сказал:
— Вы предатель. Вы враг народа. Вы мучитель русских людей. Вы будете висеть, как висел предатель Власов.
Полковник ошеломленно молчал, а потом хрипло, страшно закричал, багровея лицом:
— Щенок! Сучонок! Ты у меня кровавой соплей захлебнешься! — повернулся к арабу. — Чего стоишь, чурка гребанная! В тиски его!
Красные роботы подскочили к Коле Скалкину, потащили его в угол, где стоял верстак с тисками. Всунули его длинный хрупкий палец в железный зазор тисков. Полковник Мишенька крутанул рукоять, и Коля вскрикнул от боли.
— Ай, как мне больно! — вторил ему полковник. — Ай, как больно! — крутил рукоять, зубья тисков сдавливали палец, и Коля кричал от боли.
— Ой, больно, мамочка, больно! — вопил полковник, подкручивая винт тисков. И Коля, захлебываясь от боли и слез, увидел, как встал перед ним худой артиллерист с полевой сумкой, пистолетом, с перевязанной головой. «Враг будет разбит. Победа будет за нами», — сказал и исчез. Кости пальца хрустнули, и Коля, как подрезанный цветок, упал без чувств. А полковник Мишенька все давил и давил рукоять. Глядел, как из железных тисков хлещет кровь, и кричал: — Ой, как больно! Мамочка, ой как больно!
Не менее получаса потребовалось половнику, чтобы прийти в себя. Пил, заливая адский, снедавший его огонь. Лил воду на голову, словно кругом царило невыносимое пекло. Старался унять дрожь в руках, окуная руки в ведро. И теперь стоял с мутным взглядом перед отцом Павлом Зябликовым, архиереем Покровского собора, который висел в цепях, не касаясь земли, с растрепанной седой бородой, спутанными власами, худым стариковским телом. Смотрел из-под косматых бровей спокойными немигающими глазами, как вьется перед ним его мучитель.
— Батюшка, отец Павел, исповедуй меня, грешного! Не могу больше так жить! Грехи, как камни, вниз тянут. Руки на себя наложу. Только ты мне спасенье!
Отец Павел висел в цепях и тихо покачивался, из поношенного подрясника выглядывали тощие стариковские руки, скованные наручниками.
— А все с чего началось-то? Сам-то я деревенский, приехал в город поступать в милицейскую школу. А конкурс был огромадный, и все блатные. Мне бедному, деревенскому, ни за что не пройти. И тут вдруг кто-то шепнул на ухо: «А ты черту поклонись, он поможет». И стал я просить черта: «Проведи меня в милицейскую школу, а я тебе за это чем хочешь отблагодарю». И прошел я в школу без всяких препятствий, а как вышел на службу, черт мне стал помогать. Выехал с напарником на место убийства. Обыскал убитого человека, а у него золотой портсигар. Взял себе, до этого золота никогда в руках не держал. Арестовали одного ханыгу, который в лото играл и народ дурил. Он мне пачку денег сунул, и я его отпустил. Потом киоск крышевал, хороший доход получал. Азерам фиктивные паспорта обеспечивал, хорошо зарабатывал. Потом с приятелями квартирный бизнес освоили. У одиноких стариков квартиры выманивали, а их самих в лес увозили. С бандитами подружился, их выручал. У одного банкира деньги отняли, пришлось ему паяльник в одно место вставить. С наркотиков хороший барыш. Проститутки дают доход. К губернатору девочек маленьких доставляю. Батюшка, отец Павел, на мне кровь, убийства. Я, как зверь, стал. И понял, что это я своими проклятыми делами черту долги отдаю, за его услугу. И ничего не могу поделать. Черт под самым сердцем сидит и когтями его скребет. Помоги, отец Павел. Отпусти грехи, прогони черта!
