— Как вы смеете! — губернатор наливался бешенством, от которого у него тряслись щеки и лопались в глазах красные сосудики. — Вы ответите по закону! Вами займется ФСБ, и там выяснят, какой вы офицер американской разведки. Какой вы маги волшебник. И сколько на вас судимостей. И сколько на вас «мокрых дел».
Все загомонили, осмелели, махали кулаками, указывали на Маерса пальцами, разоблачая его.
— Где коммунистический заговор?
— Нет такой медали «Пурпурное сердце»!
— Это он повесил моего другана Мишеньку, который сидел у него на хвосте!
— Он украл у меня золотой потир!
— Молчать! — рявкнул Маерс, сверкнув глазами, и всем показалось, что просвистела плеть. — Суки, свиной помет, мокрота туберкулезника! Вы — самое гнусное, что я видел за всю мою жизнь! Мы, американцы, отыскали вас на самом дне русского народа, где ютятся дегенераты, вырожденцы, уроды, и передали вам власть. И вы двадцать лет уничтожаете свой народ, как Гитлер уничтожал евреев. Вы — иуды, и все будете висеть на суках. Вы предали свой народ, а предатели никому не нужны. Мы терпим вас до поры до времени, а потом сольем как нечистоты. Вы хотите, чтобы я объяснился с вами? Извольте. Посидите еще полчаса, и я вернусь. Владыко, вы потеряли! — Маерс кинул в лицо владыке Евлампию женский бюстгальтер восьмого размера. Повернулся на каблуках, щелкнул ими в воздухе и исчез.
В деревянном доме на окраине города Садовников сидел у изголовья Веры, гладил ее влажные волосы, целовал бессильную руку. Никола, как страж, стоял на верстаке, воздев меч. Вера, вытянувшись под пледом, говорила:
— Ты прости мое вероломство. Если хочешь, прогони меня прочь. Я сумасшедшая, дурная, вероломная. Зачем я тебе?
— Ты чудная, родная, ненаглядная. Я люблю тебя.
— Ты спасаешь меня, выхватываешь каждый раз из черных жестоких рук. Почему они тянутся ко мне, эти руки? Не оставляют в покое?
— Они тянутся ко всему светлому и прекрасному. Ты светлая и прекрасная.
— А мы не можем с тобой улететь на голубую звезду, где живут твои друзья и где нет зла?
— Мы останемся здесь, в России, которая изнывает под игом. Тут предстоит великая битва, когда духи Света сразятся с духами Тьмы. Эта битва уже началась. В урочный час мои друзья прилетят к нам на помощь. Мы проснемся с тобой на рассвете. За окном будет алая заря. И на этой заре, золотые, сверкающие, как волшебные светила, возникнут звездолеты. Они вернутся на Землю с голубой звезды 114 Лео, и Тьма отступит, как отступает на утренней заре ночная тень.
— Так и будет? — слабо улыбнулась она, прижимая к его губам свои пальцы.
— Так и будет, моя ненаглядная!
Садовников услышал снаружи глухой шум. Шелестело и скрипело, топотало и трещало. Выглянул в окно. По улице, сплошь заполонив ее, двигалось толпище красных человечков. Они появлялись из соседних переулков, спрыгивали с крыш окрестных домов, выскакивали из дворов и подворотен. Они ломились в палисадник, уже затоптали клумбу с цветами, поломали купы золотых шаров. В их поступи была жестокость легионов, неумолимость завоевателей, победоносная мощь беспощадных армий. Их одинаковые, сбитые из деревянных брусков тела были исполнены тупой решимости и злой неукротимой энергии. И они наступали на его, Садовникова, дом, где стояла на столе любимая синяя чашка, пестрел на полу деревенский половик, таился под крышей драгоценный телескоп, направленный на голубую звезду, а под пледом, усталая и измученная, лежала любимая женщина.
Садовников был истощен недавними борениями. Сквозь его душу и плоть прокатились энергии, остановившие зло. Но силы его иссякли. Он был обуглен, как обугливается провод, по которому пробежала волна раскаленного тока. И впору было отдохнуть, ждать, когда медленно соберется в душе чудодейственная влага, «живая вода», и он вновь обретет свое благое могущество. Но враг был у порога. Предстоял неравный бой. И Садовников, тоскуя, предчувствуя неизбежность трат, молитвенно обратился к Николе:
— Отче, святой Никола, выручай, чудотворец!
Деревянный Никола вздрогнул. Посмотрел на Садовникова своими синими деревянными глазами. Неловко, переваливаясь на коротких ногах, приблизился к краю верстака. И вдруг гибко, упруго скакнул на пол. Плотнее прикрылся священной книгой, как щитом. Повел мечом и выскочил за порог.
Красные человечки неисчислимой лавиной шли к дому. Стук деревянных ног, взмахи жестоких рук, ненависть неукротимой атаки. Все, что попадалось им на пути, затаптывалось, разрывалось, разламывалось. Никола, не выпуская меча, перекрестил свой широкий лоб, огладил бороду и кинулся в бой.
Сеча была ужасной. Никола разил мечом, бил наотмашь, колол, рассекал. Летели красные, как кровавые брызги, щепки. Звенела сталь. Трескались бруски. Хрустели перебитые сучки. Красные роботы посылали в Николу струи огня, метали шаровые молнии, вонзали языки пламени. Он прикрывался священной книгой, отражал молнии, и они, как раскаленные ядра, летели вспять, прожигали среди атакующих дымящиеся коридоры. Никола прорубился сквозь ряды нападающих, оставив просеку, которая тут же сомкнулась. Встал на одно колено, заслонившись щитом, выставив меч, видя, как налетает на него стучащий вал. Роботы навалились на него, накрыли своими телами, образовали громадную кучу, которая шевелилась, хрустела, давила, и казалось, что Никола смят и растоптан, погребен в этой ядовито-красной горе. Но сквозь кишащие тела просунулся меч, полыхнув голубым огнем. Могучий удар разметал вражье скопище, и, сбрасывая с богатырских плеч вцепившихся человечков, возник Никола, гневный и праведный, с золотым сияющим нимбом, с книгой, на которой пламенела алая буквица.
Никола отступал, а его теснили враги. Урон от его меча был сокрушителен. Перерубленные надвое тела. Отсеченные руки и ноги. Продырявленные насквозь бруски.
Бой с земли переместился на крышу дома. Никола отбивался от двух юрких и назойливых лилипутов, которые с обеих сторон стремились достать его остриями огненных шпаг. Никола заслонялся щитом, уклонялся от смертоносных уколов. Ловко присел, пропуская над собой раскаленные веретена лучей, и оба врага напоролись на эти веретена, задымились, воспламенились, пораженные собственным оружием, и горящими головешками упали с крыши.
Красные гномы карабкались на крышу по водосточным трубам, вылезали из чердачных окон, взбегали по вертикальной стене. Жестяная крыша грохотала от топота, Никола отступал. Косым ударом меча развалил надвое гнома, который тщетно старался прожечь сгустком плазмы священную книгу. Оттолкнулся от крыши и взлетел в небо. И все множество красных человечков устремилось за ним, похожее на бесчисленную стаю красных жуков, затмившую солнце.
Никола вел воздушный бой. Разгонялся, уклоняясь от огненных пунктиров, окружавших его мерцающей сеткой. Нырял вниз, пропуская над собой жужжащую красную тучу. Нападал на нее с тыла, врезаясь в гущу, размахивая мечом, и обрубки тел, красные щепки, тлеющие опилки сыпались в поля, пугая одинокого путника.
У гномов было ощутимое превосходство в воздухе. Они окружили Николу, жужжа и выплескивая пламя, принуждая его к посадке. Внизу сверкнула река, и Никола, выпадая из назойливой тучи, прянул к воде. Опустился в брызгах, видя, как падают вокруг него красные человечки, как утки-нырки, погружаются вглубь и снова выскакивают на поверхность. Они бились посредине реки, перескакивая с волны на волну, и течение подхватывало расщепленные бруски, красные щепки, а Никола на мгновение опускал раскаленный меч в воду, и сталь шипела, а потом сверкала на солнце радужными разводами.
