Я притормозила. Сказать правду? Ни за что, Куприн обидится,
в кои-то веки он остался дома в воскресенье, а жена удирает.
– ..Э…э, понимаешь, только что позвонили из издательства, я
совершенно забыла! У меня сегодня встреча в книжном магазине, буду раздавать
автографы.
– Погоди, я с тобой, – оживился Олег и пошел в спальню.
Проклиная себя за глупость: нет бы сказать, что у
Чердынцевой собралась рожать кошка и меня зовут в акушерки, я схватила с
вешалки сумочку и была такова.
Уже садясь в «Жигули»., я услышала писк мобильного:
– Немедленно отвечай: куда поехала? – сердито спросил Олег.
– К Насте Чердынцевой, – ответила я сущую правду, – у нее
что-то случилось.
– Лучше вернись домой, – сухо велел Олег.
– Это почему? – обозлилась я и включила зажигание.
– Потому что ничего хорошего из этой поездки не выйдет, –
вздохнул Куприн, – все, что связано с Чердынцевой, заканчивается головной
болью.
Я швырнула мобильный на заднее сиденье и попыталась побороть
злость. Ну почему большинство мужчин считают, что жена их раба, призванная
безропотно вести домашнее хозяйство и выслушивать их поучения? И потом, если ты
такой умный, то почему столь бедный? Между прочим, я, глупая, не умеющая писать
даже криминальные романы писательница, зарабатываю намного больше Олега.
Хватит, мне сегодня уже надоело быть объектом воспитания, да назло мужу
отправлюсь к Настене!
Когда-то мы с ней жили в одном дворе, вместе играли в
классики и ходили в школу. Среди наших соседей по хрущевке практически не
встречалось трезвенников. Если честно, на пять подъездов была только одна баба
Лида, не глушившая водку по каждому поводу, да и то праведный образ жизни
старуха вела вынужденно, после того, как ей сделали тяжелую операцию, оттяпали
почти весь желудок. По вечерам Лида выползала во двор и, оглядев баб с
портвейном и мужиков с «беленькой», принималась охать:
– Наказал же меня господь! Все люди, как люди, отдыхают
себе, а я, горемычная, дура дурой сижу. И за что мне такое горе?
Но даже в нашем вечно пьяном дворе у людей случались трезвые
периоды. Во всяком случае, жители пятиэтажки пытались худо-бедно работать, а
вот родители Настены «квасили» всегда, не задумываясь над тем, где взять денег
на буханку черного хлеба и пакет кефира для детей.
Сколько у Настены было братьев и сестер, я не знаю. Ее мать,
худая, страшная тетка с черными пеньками зубов во рту периодически отращивала
огромный живот. Затем в семье появлялся слабо пищащий младенец, ну а потом,
очень скоро, выносили маленький гроб. Из всех детей Чердынцевых выжила одна
Настя, и то потому, что уже в два года удирала от родителей к соседям. Можно
сказать, что Настена была дочерью двора. Кто-то из соседей давал ей обед,
кто-то ужин, кто-то дарил ботиночки, из которых выросли собственные дети.
Сами понимаете, что училась Настена из рук вон плохо.
Кое-как она дотянула до восьмого класса и была отправлена в ПТУ. Ей предложили
на выбор две специальности: штукатура или парикмахера. Чердынцева не колеблясь
решила учиться на цирюльницу. Ей было все равно, душа не лежала ни к одной
профессии, но штукатур бегает зимой и летом по стройке, весь перепачканный
раствором, а парикмахерша работает в теплом помещении возле раковины, над
которой теснятся флаконы с приятно пахнущими шампунями.
Училась Настя кое-как, но азы профессии освоила и получила
диплом. Чердынцеву, последнюю ученицу в группе, распределили в крохотную
парикмахерскую на железнодорожной станции Переделкино, это двадцать минут езды
от Киевского вокзала. Одно кресло, одна сушка и одна оббитая раковина. Здесь
Настене надо было отработать пару лет по распределению, а потом либо катиться
на все четыре стороны, либо гнить тут до пенсии.
Контингент к ней ходил вполне определенный – бабы, желавшие
сделать «мелкую» химию, мужики, просившие: «Ты, доченька, меня под полубокс
обработай», и дети, которым нужно подровнять челки.
Самые большие чаевые, которые получала Чердынцева,
исчислялись гривенником. В общем, до 1988 года жизнь Настены отнюдь не сверкала
яркими красками, и сказать о ней хорошего было нечего, кроме одного: она не
пила, не брала в рот никакого алкоголя, никогда. Зато она курила, ругалась
матом и считала, что постель – еще не повод для знакомства.
Многие люди, достигнув больших высот, не способны вспомнить:
каким же образом они начали восхождение к вершине, что их подтолкнуло на
правильную дорогу? Настена же могла назвать точное число, когда она внезапно
выбралась из сточной канавы и устремилась по хорошо освещенному шоссе к славе и
благополучию.
Седьмого июня 1988 года в ее убогую парикмахерскую влетела
молодая девушка, с виду не старше самой Настены, плюхнулась в кресло и взвыла:
– Дам сколько хочешь, только сделай что-нибудь!
Чердынцева оглядела посетительницу. Та была явно не из
местных: стройная, шикарно одетая, осыпанная брюликами и облитая французской
парфюмерией. Впрочем, за переездом располагался поселок писателей, но оттуда
клиенты к Настене никогда не приходили, у детей и жен литераторов имелись свои
мастера, у них не было необходимости причесываться в пристанционной
парикмахерской за две копейки.
– А что делать? – осторожно спросила Настя.
Девица мотнула густой белокурой гривой:
– Не видишь? Чмо!
Настя уставилась на густые волосы, явно причесанные дорогим
парикмахером, и поняла суть проблемы. Девушка хотела сама сделать укладку,
намотала прядь на щетку, а размотать не сумела и так, со щеткой, явилась к ней.
Примерно полчаса Настя под неумолчный визг девицы пыталась
освободить ее волосы, а потом, потерпев неудачу, взяла ножницы и попросту
отхватила спутанную прядь. Девица взвизгнула:
– С ума сошла! У меня сегодня концерт в «Метелице», как я
буду с такой головой петь?
– Сейчас, сейчас, – забормотала Настя, пытаясь исправить
оплошность, – секундочку.
Через тридцать минут девица стала похожа на кошмар. О рваных
челках и градуированной прическе в те годы слыхом не слыхивали, певица едва не
упала в обморок, увидав себя в зеркале.
Чуть не убив Чердынцеву и не заплатив ей ни копейки,
эстрадная дива унеслась. Настя, тихо радовавшаяся, что ее не избили, подмела
белокурые волосы и приступила к очередной «мелкой» химии.
Представьте теперь ее изумление, когда на следующий день, в
районе полудня, певица влетела в убогую цирюльню, таща за собой двух
длинноволосых куколок.
