И вдруг все исчезает.
Мои руки еще сохраняют кольцо объятий, по ним только что скользнули влажные локоны спутанных волос, а из комнаты уже раздается голос Жени:
– Иди сюда.
Я сбрасываю обувь и прохожу. Свет остается за спиной, в комнате темно. Щелчок кассеты в магнитофоне. Женя садится на заправленную кровать. Мягко хрустит матрац, лучами расходятся складки покрывала. Девушка в уютной ямке. Меня тянет к ней. Комната наполняется тихой плавной музыкой.
«Беса мэ, беса мэ мучо…» – звучит чарующий голос певицы.
Я около Жени.
– Ты знаешь, как это переводится? – шепотом спрашивает она.
– Нет.
– Целуй меня. Целуй меня крепче…
Ее руки тянутся ко мне. Я плюхаюсь рядом. Поворот головы, и лицо девушки скрывает тень от волос. Я вижу лишь смутный блеск темных глаз, но они тут же закрываются. А приоткрытые губы жадно сковывают мое дыхание.
«Беса мэ, беса мэ мучо», – просит певица. В ее голосе боль и мольба.
Мы целуемся исступленно, как я никогда не целовался. Мои скованные руки неумело обнимают тело девушки, ладонь сжимает мягкую попку через халат. Я жму и жму одно и то же место и не понимаю, что делать дальше. И вдруг ее ладошка заползает мне под футболку. Тонкие пальцы поднимаются по мышцам пресса и ножами проходят сквозь волосы на груди. Бодрящие мурашки разбегаются по коже от непривычных прикосновений.
Музыка обволакивает меня. В словах певицы бьется едва сдерживаемая страсть. Страсть невидимым облаком заполняет комнату.
Я опускаю глаза. Свет из прихожей падает на колени девушки. Халат разошелся и острым уголком сходится к поясу. Я каменею. Дыхание полностью останавливается. Мой взгляд ощупывает обнаженные бедра и замирает в острие угла. Я впервые вижу треугольник волосков на выпуклой подушечке лобка. Жаркое возбуждение в штанах обретает твердость.
А сладкий голос певицы требовательно шепчет: «Беса мэ, беса мэ мучо…»
Мы валимся на кровать, Женя пропихивает мою руку себе на грудь. Упругий холмик, увенчанный затвердевшим соском, теплеет в ладони. Сладкий туман накрывает пьяной волной. Я парю в чем-то зыбком и уже ничего не соображаю. Приятные волны накатывают одна за другой и поднимают вверх. Я отдался пьянящей стихии и не контролирую свое тело. Оно неподвластно мне и живет по диким законам природы.
Музыка взлетает все выше. Она подстегивает и укачивает.
Скрипнула кожа ослабленного ремня. Живот вжался, пальцы девушки расстегнули джинсы. Ее рука юркнула под трусы и обхватила мою грубую твердость. Тело вздрогнуло, как от разряда электричества. Дрожь разбежалась десятками волн. Ладошка плавно сжалась. И тут жаркая неуправляемая волна хлынула вниз живота. Я расслабился. И сразу же еще один мощный разряд прошелся по телу. Пик энергии уходил через теплое колечко девичьей ладошки. Несколько самопроизвольных пульсаций – и облако, вознесшее меня ввысь, растаяло, а тело в сладкой неге опустилось на кровать.
Замолкая, рассыпались последние аккорды песни. Пока звучала мелодия, я успел воспарить на небывалую высоту и в блаженном полете вернуться назад. Я заглянул туда, где никогда не бывал.
– У тебя раньше девушки были? – шепотом спрашивает Женя.
Мы лежим, откинувшись, рядом друг с другом.
– Нет, – честно признаюсь я.
– Сходи в ванную, – советует она.
Я плетусь в ванную, поддерживая расстегнутые джинсы. Я их так и не снял, и чувствую себя полным идиотом. Из открытого крана мощно бьет вода. Я смотрюсь в зеркало. Щеки наливаются стыдливым румянцем. Я плещу и плещу в лицо холодную воду. Жар отступает медленно.
Когда я вернулся, комната была освещена, музыка выключена, недавнее чарующее обаяние бесследно испарилось. Женя сидела за журнальным столиком. Кудряшки ее волос были как-то хитро подобраны. В руках она держала коричневый кожаный портфель.
– Это от Андрея осталось, – сообщила она. В ее глазах была нескрываемая грусть.
Я сел напротив:
– Что в нем?
– Бумаги какие-то. Я хочу, чтобы ты выбросил портфель. Подальше. А бумаги сжег.
Я пытался поймать ее взгляд, но видел только опущенные ресницы. Молчание затягивалось.
– Он пришел в тот день с этим портфелем? – решил выяснить я.
– Да.
– Бутылка коньяка была в нем?
– Да. – Женя по-прежнему не поднимала глаз.
– А ты помнишь, Калинин сказал, что он отдал Андрею коньяк?
Женя молчала, ее губки сжались.
– Видимо, это та самая бутылка и была, – продолжил мысль я.
Женя вскинула голову:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Получается, что Калинин специально дал бутылку с ядом своему помощнику.
– Нет! – неожиданно резко ответила Женя.
– Ты что-нибудь знаешь?
Женя ответила после долгого молчания:
– Юрий не мог этого сделать.
– А какие у них были отношения?
– Нормальные. Даже дружеские. Они вместе три года работали. Юрий покровительствовал Андрею. Я знаю, что он во многом ему помог. По бытовым вопросам и по-человечески.
– Да, ситуация… Все-таки кто-то впрыснул в бутылку яд. Ты не помнишь, во сколько улетел Калинин и во сколько к тебе пришел Воробьев? – Я сознательно называл их по фамилиям. Мне не нравилось, как Женя произносила имена этих мужчин.
– Я не хочу больше об этом. Ты выбросишь портфель?
– Да, конечно, – я протянул руку, открыл замочек. В портфеле оказалась одна объемистая папка, завязанная тесемочками.
Женя двинулась к выходу. Около двери она остановилась и вопросительно взглянула на меня:
– Мне пора спать.
Это прозвучало как «До свиданья».
– А может… мне остаться?
Она молча покачала головой. Я подошел к ней, попытался обнять. Она выскользнула.
– Когда мы с тобой встретимся? – спросил я.
– Тиша, зачем я тебе? У тебя еще будут другие девушки… Лучше.
– Женя, ты самая…
– От меня одни неприятности.
– Женя…
– Не надо, Тиша. Иди.
– Женя. Ну… в следующий раз все будет по-другому.
– Иди, Тиша, уже поздно.
Я вздохнул и наклонился, чтобы ее поцеловать. Она подставила щеку.
Я медленно плелся знакомой дорогой в общагу. Я чувствовал себя как студент, не сдавший экзамен, которому объявили, что пересдачи не будет и он отчислен. На полпути ко мне пристала дворняга и молча трусила сзади. Наверно, своим видом я напоминал побитую собаку, и она признала во мне родственную душу. Так мы и пришли к общежитию унылой парой. Я посмотрел в морду упрямой попутчице и с удивлением признал в ней Шавку с пляжа.
